Фанни пожала плечами, давая понять, что это не касается ни ее, ни меня, но, по-моему, она знала куда.
Весь день я думала об отце и терялась в догадках. И вдруг меня осенило. Отец еще не стар. Я точно не знала, сколько ему лет... наверное, лет сорок. Женщины, должно быть, интересовали его, хотя он больше не женился. Я считала, что хорошо разбираюсь в жизненных вопросах, ведь в школе мы много рассуждали обо всем на свете - я и мои подруги, которые в большинстве были француженками, а француженки в житейских делах всегда искушены куда больше, чем мы, англичанки. Словом, мы считали себя очень современными женщинами. Я решила, что у отца есть любовница. Он регулярно навещает ее, а жениться не может - не хочет изменять памяти жены. Побывав у этой женщины, он возвращается домой, исполненный раскаяния, так как все еще любит мою мать, хотя ее давно нет в живых, и корит себя за то, что изменил ей.
На следующий вечер отец вернулся. И все было так, как я помнила с детства. Я не видела, когда он приехал, знала только, что он у себя в комнате, за столом он не появился, а завтракал, обедал и ужинал у себя наверху.
Когда отец наконец нарушил свое затворничество, он выглядел таким убитым, что мне неудержимо захотелось его утешить.
За улейном я обратилась к нему:
- Отец, ты не болен?
- Я? Болен? - Он хмуро сдвинул брови. - С чего ты взяла?
- Ты кажешься таким усталым, таким бледным, словно тебя что-то гнетет. Вот я и подумала: не могу ли я помочь? Пойми, я уже не ребенок.
- Я не болен, - отрезал он, не глядя на меня.
- Ну тогда...
Я увидела, как его лицо исказила гримаса нетерпения, и запнулась, но тут же решила не дать отмахнуться от себя. По всему было видно, что отец нуждается во внимании, и кому же, как не дочери, проявить его?
- Послушай, папа, - бесстрашно начала я, - я же вижу, тебя что-то беспокоит. Вдруг я могу помочь?
Он посмотрел мне прямо в глаза, и нетерпение на его лице сменилось суровой холодностью. Я чувствовала, он нарочно отгораживается от меня, принимая мою настойчивость за назойливое любопытство.
- Дорогая моя, - проговорил он, - ты даешь волю воображению.
Взяв нож и вилку, он усердно занялся едой, на которую до того, как я с ним заговорила, не обращал внимания. Все было ясно. Меня поставили на место. Никогда еще я не чувствовала себя такой отринутой, такой лишней.
После мы перекинулись парой фраз, а мои попытки задать вопросы оставались без ответа. В доме зашептались, что на отца опять "накатило".
Пришло еще одно письмо от Дилис. Она упрекала, что я так и не написала ничего о себе. Когда я читаю ее письма, мне кажется, я слышу ее голос короткие фразы, множество восклицательных знаков, подчеркиваний, и вижу словно наяву, как она, захлебываясь от возбуждения, рассказывает о своих делах. Ее учат делать реверансы, она берет уроки танцев, приближается торжественный день первого бала, как прекрасно, что теперь она не зависит от мадам, что больше не школьница, а молодая леди и вступает в светскую жизнь.
Я снова попыталась ей написать. Но о чем было рассказывать? Разве что об этом: "Мне страшно одиноко. Наш дом ужасно унылый. Ах, Дилис, ты радуешься, что школа для тебя закончилась, а я сижу в этом мрачном доме и мечтаю о школьных днях"?
Я разорвала письмо и пошла в конюшню седлать свою Ванду. С тех пор как я вернулась, я присвоила эту лошадь себе. Это было единственной отдушиной, когда, как в пору детства, меня опутывала паутиной тоска от ощущения, что такая унылая жизнь уготована мне навсегда.
Но наступил день, когда в мою жизнь вошли Габриэль Рокуэлл и Пятница.
Я, как обычно, оседлав Ванду, отправилась на прогулку по пустоши и как раз скакала по торфянику, направляясь к заброшенной дороге, когда навстречу мне попалась женщина с собакой. Мне бросился в глаза жалкий вид пса, и я придержала лошадь. Пес был тощий - кожа да кости. Он вызывал жалость и казался несчастным. На шее у него болталась веревка, служившая поводком. Я неравнодушна к животным и не могу оставаться безучастной, когда вижу, что кто-то из них страдает. Сразу было ясно, что хозяйка собаки - цыганка. Это меня не удивило: тогда цыганские таборы на вересковых пустошах не были редкостью. Цыгане заходили и к нам. Они продавали корзины и вешалки для платья, предлагали даже вереск, хотя его-то мы могли собрать сами. Фанни их терпеть не могла.
- У меня они ничего не выклянчат, - приговаривала она. - Только и знают, что людям голову морочить, попрошайки несчастные!
Я подъехала к цыганке и остановилась.
- Почему вы не возьмете пса на руки? Он ведь еле бредет, - спросила я.
- А вам-то какое дело? - огрызнулась цыганка и обожгла меня взглядом маленьких, как угольки, глаз, блеснувших из-под черных с сединой косм. Но выражение ее лица тут же изменилось: она увидела, что на мне дорогой костюм, что лошадь у меня хорошо ухожена, и в ее газах вспыхнула алчность. Я была из господ, а господа существуют для того, чтобы у них вымогали деньги. - О, леди! Пожалейте меня, уж который день маковой росинки во рту не было! Святая правда, чтоб мне провалиться!
Однако она не производила впечатление умирающей от голода. Вот собака та явно голодала. Это была маленькая дворняжка, помесь с терьером. И хотя она еле дышала, глазки у нее были живенькие, и смотрела собачонка так умоляюще, что мне почудилось, будто животина просит меня спасти ее. С первой минуты меня потянуло к этой собачонке, и я поняла, что не смогу бросить ее на произвол судьбы.
- Вот пес видно что голодает, - заметила я.
- Бог с вами, леди! Да за последние два дня я сама кусочка не проглотила, чем же мне было с ним поделиться?
- И веревка ему мешает, - продолжала я. - Разве вы не видите?
- Да без веревки мне его и с места не сдвинуть. Я бы его понесла, только сил пет. Подкрепиться бы чуть-чуть, глядишь, и сил прибавится.
Внезапно у меня вырвалось:
- Я куплю у вас пса. Плачу за него шиллинг.
- Шиллинг! Да что вы, леди! Я и подумать не могу, чтоб без него остаться. Все свои горести с ним делю, лучший мой друг!
Цыганка наклонилась к песику, но но тому, как он шарахнулся от нее, можно было судить об их истинных отношениях. Моя решимость забрать у цыганки собаку удвоилась.
- Трудно нам живется, да, собаченька? - продолжала сюсюкать цыганка. Но друг без друга мы никуда, правда? Разве мы можем расстаться? Да всего за шиллинг?
Я пошарила в карманах в поисках денег. У меня не было сомнений, что в конце концов она согласится продать мне пса за шиллинг, ведь, чтобы заработать такие деньги, ей надо наделать множество вешалок, но цыганки всегда торгуются. И вдруг я с досадой обнаружила, что денег с собой не взяла. В кармане оказался лишь пирожок с мясом и луком, испеченный Фанни. Я захватила его на случай, если опоздаю к завтраку. Вряд ли цыганка согласится обменять собаку на пирожок. Ей нужны деньги, в предвкушении наживы глаза ее разгорелись.
Она внимательно наблюдала за мной, собака тоже. Взгляд цыганки делался все более дерзким и подозрительным, взгляд собаки - все более умоляющим.
- Знаете, оказывается, я забыла деньги.
Губы у цыганки недоверчиво скривились. Она с силой дернула за веревку, и пес жалобно взвизгнул.
- Тихо! - прикрикнула она, и животное испуганно замолкло, не спуская с меня страдальческих глаз.
Я не знала, что делать - то ли упрашивать цыганку подождать, пока я съезжу за деньгами, то ли умолять отдать мне пса, с тем чтобы она потом пришла в Глен-Хаус, я с ней расплачусь. При этом я понимала, что надеюсь зря, хозяйка собачки не согласится ни на то, ни на другое, ведь она доверяет мне не больше, чем я ей.
Вот тут-то и появился Габриэль. Он галопом скакал по пустоши к дороге, и, услышав стук копыт, мы с цыганкой обернулись посмотреть, кто едет. Конь под Габриэлем был вороной, и от этого облик юноши казался еще более светлым. Его белокурые волосы сразу бросались в глаза, так же как и его элегантность, например прекрасно сшитый темно-коричневый костюм для верховой езды из дорогого сукна. А когда всадник подъехал ближе и я разглядела его лицо, оно так расположило к себе, что я решилась на дерзкий поступок. Даже сейчас, оглядываясь назад, я недоумеваю, как у меня хватило смелости остановить совершенно незнакомого человека и попросить у него шиллинг, чтобы купить собаку. Но Габриэль, как я потом ему говорила, явился мне словно благородный рыцарь в сверкающих доспехах - не то Персей, не то святой Георгий.