В моем воображении рисовался смутный образ величественного здания, сложенного из древних серых камней. Я знала, что там есть балкон, – Габриель часто упоминал его, – и вид, открывавшийся с этого балкона, также был знаком мне с его слов. Судя по всему, он проводил на балконе немало времени. Оттуда было видно реку, извивавшуюся среди лугов, и леса, местами спускавшиеся к самому берегу, и развалины аббатства, чьи величественные арки устояли в веках, и деревянный мост, за которым начинались дикие вересковые пустоши.
Но самое интересное в доме – это его обитатели. Мало-помалу я выяснила, что у Габриеля, как и у меня, не было матери: она родила сына, будучи уже немолодой, и, когда он пришел в этот мир, она его покинула. Сиротство еще больше сблизило нас.
Габриель жил со старшей сестрой – вдовой, воспитывавшей семнадцатилетнего сына, и престарелым отцом.
– Когда я родился, отцу было под шестьдесят, – объяснил Габриель, – а матери за сорок. Некоторые из наших слуг называли меня «последышем» и утверждали, что я убил свою мать.
Я пришла в негодование – мне ли было не знать, как ранят чувствительного ребенка такие необдуманные слова.
– Какая глупость! – воскликнула я, гневно сверкая глазами, как всегда при встрече с несправедливостью.
Габриель рассмеялся, взял меня за руку и крепко сжал ее. Потом серьезно сказал:
– Вот видишь – мне без тебя не обойтись. Кто же защитит меня от людской жестокости...
– Но ведь ты уже не ребенок, – с некоторым раздражением возразила я. Позже я поняла, что мое раздражение происходило именно из желания защитить Габриеля: я хотела сделать его сильным и бесстрашным.
– Некоторые остаются детьми до самой смерти.
– Опять смерть! – вскричала я. – Ну почему ты не можешь забыть о ней?
– Действительно, не могу, – согласился он, – потому что хочу полностью насладиться каждой минутой жизни.
Тогда я не поняла, что он имел в виду. Разговор снова перешел на родных Габриеля.
– Сейчас всем в доме распоряжается моя сестра Рут, и так будет продолжаться, пока я не женюсь. Тогда, разумеется, хозяйкой станет моя жена, ведь я единственный сын и когда-нибудь имение перейдет ко мне.
– Ты всегда говоришь о Кирклендских Забавах таким почтительным тоном...
– Но это же мой дом.
– И все же... – У меня чуть не сорвалось с языка: «По-моему, ты рад, что вырвался оттуда». – Тебе не слишком хочется туда возвращаться.
Он не заметил моей запинки и пробормотал себе под нос:
– На моем месте должен был быть Саймон...
– Кто такой Саймон?
– Саймон Редверз – он доводится мне кем-то вроде двоюродного брата. Его бабка – родная сестра моего отца. Тебе он вряд ли понравится, – впрочем, вы будете редко видеться. Он живет в Келли Грейндж, и мы почти не общаемся.
Габриель говорил так, словно не сомневался, что наш брак – дело решенное. Иногда мне даже казалось, что он действовал по хитроумно продуманному плану, заочно знакомя меня со своей семьей и исподволь вызывая во мне интерес к ней.
Я уже хотела увидеть эту груду серых камней, три столетия назад превращенную в дом; я хотела увидеть руины, казавшиеся с балкона не развалинами, а настоящим старинным аббатством, ибо внешние стены почти не были повреждены.
Незаметно для меня самой моя жизнь сплелась с жизнью Габриеля. Мне было ясно, что, позволив ему уехать, я обреку себя на одиночество и разочарование до конца своих дней. И всю жизнь буду об этом жалеть.
И вот, в один прекрасный солнечный день, выйдя погулять с Пятницей, я встретила Габриеля на пустоши; мы уселись на траву, прислонившись спинами к большому валуну, а Пятница устроился у наших ног и лежал, поглядывая на нас и приподняв ухо, будто прислушиваясь к нашему разговору. Он видел одновременно нас обоих и ничего более не желал для полного счастья.
– Мне нужно сказать тебе кое-что, Кэтрин, – проговорил Габриель, – о чем ты еще не знаешь.
Меня охватила радость, ибо я почувствовала, что наступила минута признания, на которое он никак не мог решиться все эти дни.
– Ты до сих пор не дала согласия выйти за меня замуж, – продолжал он, – но я вижу, что не безразличен тебе, что мое общество тебе приятно. Я не ошибаюсь, Кэтрин?
Между бровями у него снова прорезались морщинки, глаза смотрели печально и недоуменно, а ведь за последнее время он, казалось, почти забыл о причине своей тайной грусти, стал весел и легкомыслен. Меня охватило желание навсегда избавить его от печалей, вылечить его от тоски, как я вылечила Пятницу от истощения.
– Разумеется, ты мне не безразличен, – подтвердила я, – нам хорошо вместе, и если ты уедешь...
– То ты будешь скучать по мне, но совсем не так, как я по тебе. Я хочу увезти тебя с собой.
– Почему?
– Ты прекрасно знаешь почему: я тебя люблю, и мне нестерпима мысль о расставании.
– Да, но... ведь есть и другая причина?
– Какая еще другая причина? – сказал он, не глядя на меня, и я поняла, что мне предстоит еще многое узнать о нем самом и его семье.
– Ты должен рассказать мне все, Габриель, – решительно заявила я.
Он придвинулся ближе и обнял меня.
– Ты права, Кэтрин. Существуют вещи, о которых ты должна знать. Без тебя я не буду счастлив, а мне... мне уже не так много осталось.
Я отпрянула от него.
– Что ты хочешь сказать?
Он сел и, глядя прямо перед собой, проговорил:
– Едва ли я проживу дольше, чем еще несколько лет. Мой смертный приговор уже подписан.
Я разозлилась, услышав, что он снова заговорил о смерти. – Пожалуйста, оставь этот драматический тон и объясни толком, в чем дело, – потребовала я.
– Все очень просто. У меня слабое сердце – это наша семейная болезнь. Мой старший брат умер совсем молодым, моя мать умерла при родах, и причиной тому послужило ее больное сердце – оно не выдержало напряжения. Я могу умереть завтра... или через год... или через пять лет. Будет просто удивительно, если мне удастся протянуть дольше.
Сердце мое дрогнуло от жалости, и Габриель, очевидно, это понял, потому что печально сказал:
– Это случится уже совсем скоро, Кэтрин.
– Не говори так, – резко оборвала его я и поднялась. Меня душило волнение. Я молча зашагала по пустоши, Габриель так же молча шел рядом. Пятница бежал впереди, время от времени с тревогой оборачиваясь и взглядом умоляя нас развеселиться.
В ту ночь я почти не спала. Меня мучили мысли о Габриеле. Теперь я поняла, отчего он казался мне таким странным, – ведь я никогда раньше не встречала человека, над которым нависла угроза близкой смерти. В ушах у меня звучал его голос: «Я могу умереть завтра... или через год... или через пять лет. Будет просто удивительно, если мне удастся протянуть дольше». Передо мной стояли его печальные глаза, в которых мне иногда удавалось зажечь радость. А ведь я могу сделать его счастливым, скрасить оставшиеся ему годы, – только я. Разве можно отвернуться от человека, который так нуждается в тебе?
Тогда я была еще слишком неопытна, чтобы разобраться в своих чувствах, но твердо знала: если Габриель уедет, я буду тосковать по нему. Он сделал мою жизнь осмысленной, заставил меня забыть скуку и мрак нашего дома; уставшая от вечного равнодушия отца и ворчания Фанни, я всем сердцем устремилась к тому, кто отнесся ко мне с любовью и восхищением.
Вероятно, я не была влюблена в него; вероятно, в основе моего чувства лежала жалость, но, так или иначе, к утру я решилась.
Оглашение состоялось в нашей деревенской церкви, после чего Габриель отправился домой сообщить новость родным, а я занялась приготовлениями к свадьбе.
Перед отъездом Габриель явился к нам официально просить моей руки, чем привел отца в крайнее замешательство. Он неуверенно напомнил Габриелю о моем юном возрасте и о кратковременности нашего знакомства, однако я предвидела подобный оборот событий и тут же решительно вмешалась, заявив, что твердо намерена выйти замуж.