Отправились Киселев с Авдеевым к Эмме часов в пять. Квартира ее была на третьем этаже. Открыла им старушка.
— Вы плотники, — обрадовалась она, увидев торчащую из портфеля ручку топора, и засуетилась, пропуская их в коридор.
— А где Эмма? — спросил Киселев.
— Эммочка на работе… Она звонила, предупреждала! Спасибо ей, деточке, а я и не чаяла… Только уж больно дорого! Пятьдесят! Больно дорого!
— Сейчас все дорого! — с достоинством ответил Киселев.
— Это да, да! — сокрушалась старушка. — Куда ни кинь, все дорого…
— Показывай, бабуля, работу!
Старушка провела их в комнату. «Неужели тут Эмма живет?» — осматривал Авдеев комнату.
Старый самодельный, но крепкий еще стол под клеенкой, на нем допотопный телевизор с небольшим экраном, светло-желтый шифоньер с потемневшим зеркалом в дверце, железная кровать, аккуратно застеленная, на стене ковер с оленями у лесного ручья, на полу в два ряда дешевые половички. И никаких признаков проживания молодой женщины. И спать ей негде, раскладушку, что ли, ставить?
— Окно вот не закрывается, — говорила между тем старушка. — Дождь прямо на пол льет. Паркет от воды повыскакивал! Того и гляди ногу сломаешь! — Старушка сдвинула в сторону половик у окна, обнажила выскочившие клепки.
— Это мы сделаем, бабуль! Это мы враз, — осматривал окно Киселев. — Бабуль, а зачем тебе нужно, чтобы большая створка открывалась? Хочешь, я тебе закрою ее навечно, ни один черт не откроет! Тебе фрамуги хватит!
— Нет, не надо! Пусть открывается… Сделай уж как было…
— Смотри, бабуль, тебе жить… Ну-ка, подними-ка топориком, — сказал он Авдееву. Тот поддел створку топором и поднял сколько мог вверх. Киселев вбил в образовавшийся зазор между петлями гвоздь наполовину и обогнул оставшуюся часть гвоздя вокруг штыря петли. Створка поднялась выше и стала закрываться.
— Во, бабуль! Принимай работу… Двумя пальцами можешь закрывать!
— Спасибо, сынок! Спасибо!
Плотники присели над выскочившими из пола клепками паркета. Старушка все время была около них, и Авдеев никак не мог поделиться своей догадкой с Киселевым. Догадкой насчет того, что Эмма никакого отношения к старушке не имеет.
А тот болтает себе и болтает.
— Без деда живешь, бабуль? Одна?
— Одна, сынок! Одна!
— Скучно, видать, одной?
— Скучно, скучно, — охотно соглашалась старушка. То ли она была вообще покладистая, то ли старалась угодить плотникам, надеясь, что они скостят плату за работу.
— Был бы дед какой-никакой, хоть алкаш, и то веселей… Я вот люблю поддать, жена ругается, но терпит, не гонит…
— А ты поменьше бы пил-та! Молодой какой, а пьешь…
— Подносят, бабуль! Откажешься — человек обидится. Ты ведь тоже бутылочку приготовила, наверное, а?
— Приготовила, приготовила! Как Эммочка позвонила, так я сразу в магазин побежала…
Авдееву было стыдно и за Киселева и за себя. «Пятьдесят баксов со старухи дерет, да еще бутылку выжал, гад!» Авдеев клял себя за то, что пошел с Киселевым.
— Ну вот, опять пьяный приду, — сказал Киселев.
Старушка на это промолчала.
— А Эмма тебе кто, соседка? — спросил Киселев.
— Соседка, соседка!
— Хорошая баба, ладная!
— Добрая она, заботливая, — поддакнула старушка. — Когда я хвораю, она всегда в магазин ходит…
— А у тебя, бабуль, дочки нет?
— Была у меня дочка, да еще маленькой померла… В голод… Муж-то с войны не пришел. Тяжело было!
— А что же ты замуж не вышла?
— Не брали меня. Невидная я была… Да и брать-то некому. Мужиков-то поубивало.
Плотники отремонтировали паркет и перешли на кухню делать полочки для банок. На кухне у старушки тоже была скудная обстановка. Поцарапанный холодильник, стол с протертой по углам клеенкой, тумбочка. В углу за тумбочкой небольшой горкой лежали штук восемь маленьких арбузов.
— Чей-то ты такие крохотулечки купила, — указал на них Киселев. — Они еще не созрели добром!
— Это мне племянники привезли, из деревни. Сорт такой…
Когда Киселев с Авдеевым стали крепить полочки к стене, старушка засуетилась, выставила бутылку на стол и начала собирать ужин. Водку Киселев закусывал арбузом и удивленно похваливал:
— Смотри ты, крошечный арбузик, а сладкий какой, аж сам тает!
— Сорт такой… Племяннички выращивают…
— Я возьму парочку детишкам. Уж больно они хороши. Ты, бабуль, не против, а?
— Бери, бери! — снова засуетилась старушка, выбрала два арбуза покрупней и подала Киселеву.
Тот положил их рядом с собой на стол и потянулся к бутылке. «Вот нахал!» — думал Авдеев, все больше удивляясь низости Киселева.