— Я помогу! Ты только скажи мне для начала, что нужно сделать-то?! — прокричал — вода за какие-то чертовы единичные секунды прекратила литься ладно да тихо, ощутимо ударяясь в оглушающий барабанные перепонки вой, — устроившись рядом на корточках да перехватив мальчишку за плечо, Джек, разрывающийся между паникой — их ведь на месте сотрут, не если, а когда пронюхают, что они здесь начудили — и не совсем адекватным, но приятно покалывающим веселящимся ажиотажем: возможность нормально напиться, не боясь отравиться и издохнуть, определенно стоила того, чтобы плюнуть на всё и рискнуть.
— Хватайся за эту проклятую трубу и держи её, не отпускай, что бы ни произошло! Тяни на себя, как только тебе покажется, что тянуть можно! — откашлявшись от очередных брызг, забившихся в рот, хрипло рявкнул Четырнадцатый, худо-бедно продираясь сквозь скрежещущий рёв визжащей ржавой сантехники. — А я продолжу разбирать стену!
Джек, посерьезнев да согласно кивнув, немедля сделал то, что ему и сказали: охотно ухватился за выскальзывающий коричнево-медный шланг, стиснул тот — сопротивляющийся, гудящий и постоянно норовящий уйти — крепко сжавшимися пальцами, потянул что было сил на себя, тут же напоровшись на ругнувшееся, предупреждающее:
— Не так сильно, я тебя умоляю! Если ты её ненароком вырвешь — мы этого гребаного потопа ни за что не остановим, и тогда нам будет уже хреново, а не просто плохо!
Мужчина кивнул повторно, сконфуженно извинился, ослабил натиск, но удерживать продолжил крепко, не собираясь ни в коем случае разжимать хватки, внимательно наблюдая, как мальчишка, то и дело чихая да отплевываясь, прильнул всей тушкой к отталкивающей его стене, правой рукой раздирая ту ножницами-ножом-кружкой, а левой, не такой подвижной и здоровой — вытаскивая комки ослабевшего от размоченности глиноподобного стройматериала.
— Стена на самом деле полая! — запрокидывая голову так, чтобы слезающая на лицо челка отцепилась от глаз, выкрикнул тот. Мокрый до самых последних волосков, шальной, улыбающийся и, кажется, готовый вот-вот рассмеяться от пробивающегося сквозь поры восторга, с налипшими на лоб и щеки прядками и обхватившей тощенькое тело одеждой, висящей неуклюжими гротескными складками, он, сам о том не догадываясь, прямо здесь и прямо сейчас вызывал в Джеке нешуточный облизывающийся интерес, с каждой новой минутой всё ярче разгорающийся желанием несколько более… темным. Порочным. Собственническим. Больным. — Если точнее, она вообще никакая не стена! Так, одна дурацкая перегородка! Кажется, её здесь совсем недавно поставили! Раньше, судя по всему, тут находился обыкновенный кран, а затем, когда место перераспределили под нас, воздвигли эту притворную обманку, чтобы закрыть доступ к нормальной воде и травить чертовой радиационной дрянью!
Джек, голосом его пристукнутый, готовый стиснуть челюсти и вслух простонать от жрущего за живот горячего желания немедленно притиснуться сзади, вжать в стенку и с чувством провести по тыльной стороне шеи длинную влажную дорожку оголодавшим языком, тщетно попытался успокоиться, тряхнуть головой, выкидывая из той всё, что вилось над ухом науськивающей одержимой змеей. Силком выдирая из груди всю подвластную небогатую собранность, покусал губы, соображая должный, ни на что не провоцирующий ответ, в результате чего оскалил зубы и, испытывая неподвластную, замешанную с удивлением злость, зычным гортанным рыком спросил:
— Как ты… — ненадолго пришлось замолчать: из-за рассеянной халатности, которую он допустил, позабытая труба практически вырвалась из рук, едва не сбив с ног очередной струей поменявшей направление воды. — Как ты вообще до этого додумался?! Как у тебя, такого с виду задохлика и недорослика, хватило, скажи, пожалуйста, духу вот так взять, накласть и пойти против наших замечательных господ, когда еще пару часов назад ты так раболепно перед теми, уж прости за выражение, лебезил?!
— Да никак! Не додумывался я ничего… — капельку стушеванно, если Джеку не показалось, откликнулся птенчик, продолжая с неистовством долбиться в практически до самого основания доломанную стену. Оторвал еще один внушительный пласт, сошедший уже, в принципе, за просто так, потому что держался на размоченном добром слове, отбросил тот в сторону, примерился пальцами к открывшейся приличной дыре: дыра на данном этапе вселяла уважение и почти-почти соглашалась принять Феникса в себя целиком, дабы отдать тому запрятанный в глубинах волшебный регулирующий вентиль. Не хватало разве что нескольких сантиметров в радиусе, дабы туда могла протиснуться область головы да плеч, так что мелкий, сам себе кивнувший и ни на миг от прорывания их личной сумасшедшей шахты не отвлекшийся, не мешкая, продолжил скоблить треклятое отверстие и дальше. — Мне нечем было заняться, пить хотелось зверски, я… разозлился на… тебя и всё то, что… ты мне наговорил и что… сделал, и решил сорваться на этой… машине дурацкой, а в процессе, пока резал её да пинал, понял вдруг, в чём в этих чертовых сотах всё дело. Ну и попытался эту идиотскую стену разрыть, да… На самом деле это оказалось просто, как апельсин!
— «Как апельсин»…? — Джек, изумленный настолько, чтобы ненадолго утихомирить скребущуюся внутри похотливую тварь, нацеленную исключительно на этого ребенка, моргнул. Сплюнул успевшую забиться в горло воду, подавился, случайно заглотив незамеченный глоток ноздрями. После, откашлявшись, кое-как выдавил: — Хорошо, допустим, с апельсином я приблизительно понял, но, скажи-ка мне, как ты собираешься всё это остановить?! В смысле, если мы в самом скором времени чего-нибудь срочно не сделаем, то все, кто под нами, наверняка затопятся и вызовут тех, кто… Думаю, продолжение этой трагичной истории тебе известно и без меня, верно?
Непредсказуемый и неподражаемый мальчишка, к неожиданности просчитавшегося Джека полнящийся сюрпризами так же, как припрятанный в рукаве картежный джокер полнился брошенных из перчатки ножей да кривых хохочущих улыбок, сощурил играющие — или, если точнее, в прямом смысле заигрывающие — глаза, позволив себе прошившую до самых кишок обворожительную улыбку, следом за которой напряженная холодная война, витающая между ними еще совсем только что, бесследно спала, оставив воздушную легкость и то ли понимаемое и даже поощряемое мальцом, то ли существующее исключительно в голове Пота притяжение.
— Сейчас всё будет хорошо. Как надо то есть. Вот увидишь! Но нужно минуточку потерпеть, ладно? — с всё той же издевающейся ласковой улыбкой, приковывающей заряженным магнитом, пообещал сумасшедший птенчик. Надломил очередной — и, кажется, последний на очереди — поддавшийся пласт, а затем, сумев протиснуться в расширившуюся прореху на верхнюю половину угрем проскользнувшего туловища, принялся где-то там в потемках сослепу стучаться головой, чертыхаться, ругаться, отплевываться от потопляющей воды, но с неотъемным упрямством выпущенной на охоту псины прощупывать, отыскивать да шарить.
В какой-то миг он издал, перепугав взволнованно наблюдающего за гибкой спиной да подтянутой худой задницей Пота, то ли рассеянный, то ли удовлетворенный вздох, что-то нечленораздельное бормотнул, напрягся всем видимым корпусом, выудил левую руку да уперся ладонью в еле-еле держащуюся на соплях прогибающуюся стенку — или в то, что от той прискорбно осталось.
В ту же секунду извергающийся напор ослабел, запульсировал, полился неравномерными шлепками, утробно загудел. Потом, выблевав прямо на колени Джека остатки загаженной рыжей пены, и вовсе стих, тонко-тонко истекая в образовавшуюся внизу запруду хлипкими жалобными каплями…
— Краник, — выбравшись обратно наружу, отряхнувшись да обтершись от налипших на шкурку коррозийных пятен, победоносно усмехнулся лучащийся шальной улыбкой Уинд, кивком указывая на дыру, по обломчатым краям которой продолжал с довольством похлопывать оцарапанными и покрытыми кровоточащими бороздками трясущимися ладонями. — Там, на старой трубе, которую они попытались от нас спрятать, остался такой же старый краник. Открываешь его — получаешь свежую и чистую прекрасную водичку без всякого облучающего дерьма, а закрываешь — и вода больше чудесным образом не проливается. Так что проблема решена, я надеюсь… И да, ты можешь её уже отпустить, эту несчастную железяку.