Джек, и мысленно, и, кажется, вполне телесно взвывший от досады и охватившей сердце черной злости, с тщедушными последними силами удержался от того, чтобы не броситься на идиотского ребенка, удумавшего с какого-то беса его защищать, прямо сейчас, на месте, и не врезать ему так, чтобы долетел до стенки да как следует разбил себе самостоятельную непутевую головенку. Бросаться же, к сожалению, было нельзя, поэтому всё, что мужчине оставалось, это пообещать себе, что если они вдруг сумеют когда-нибудь из всего этого выбраться — мелкому болвану не жить. Просто не жить, черт побери: он будет лупить его, кусать да, хрен уж со всем, трахать, пока до того не дойдет, что старший в их странной, непонятно когда случившейся паре — он, и против его слова и его прихоти недорощенному, чересчур самоотверженному дуралею не разрешал идти никто.
— Честность — похвальное качество, но неподчинение и бунтарские наклонности — нет, — отчеканил железно-резиновый командир. — Ты знаешь, что случается, если кто-то, кому этого не позволялось, начинает нарушать заложенные правила, номер Четырнадцать, и делать так, как приходит в голову ему?
Уинд, заметно ссутулившись, кивнул — Джек из своей позиции увидел скакнувший вверх и вниз белый загривок, налезающие друг на друга поджатые стопы и стиснувшиеся комочки костистых ягодиц. Помолчав с две или три секунды, спокойно — от спокойности этой под черепом у Пота зашевелились отравленные чудовищные мурашки — проговорил:
— Да. Знаю. Тому, кто пошел против всех, надевают на шею ошейник и отправляют в комнату особо строгого режима, откуда он уже никогда не возвращается, потому как исправлению бунтари или те, кто доставляют остальным неудобства, не подлежат.
— Верно. И тебя, я так полагаю, успели предупредить, что случится, если сенсор на твоей шее станет слишком часто посылать нам тревожные сигналы? Один или два позыва в неделю — это наша обычная норма, но то, что происходит с тобой… Мы получаем от тебя сигнал практически ежечасно, номер Четырнадцать. И не обращать на это внимания не можем. Посему я попрошу тебя не оказывать сопротивления и добровольно, не чиня никому беспокойств, отправиться с нами, чтобы…
— Погодите-ка минутку! Какого хрена здесь происходит?! Кто-нибудь объяснит мне, раз уж я, очевидно, слишком туп, чтобы самостоятельно понять творящийся на моих же глазах абсурд?! — с вызовом и першащим зародышем больной истерии прорычал, подступаясь на полшага, как будто бы вообще к чертовой матери позабытый да выброшенный Джек. — То есть вы хотите сказать, что заявились сюда даже не из-за этой поганой дыры в стене? Не из-за того, что мы её прорыли, кого-то там затопило, эта скотина нажаловалась, хотя могла бы и спасибо сказать, что и ей нормальной воды в кои-то веки досталось, а только потому, что у мелкого сигналит этот сраный жук?! Да что за ересь такая?! Посмотрите на него сами, с ним же всё в порядке! Да, хворает немного, а чего вы хотели, когда жизнь уже давно ни на какую жизнь не похожа?! Единственный, кому он может в своём состоянии помешать, это я, и мне он, заявляю со всей ответственностью, не мешает! Он обычный нормальный ребенок, с которым всё, чтобы вы знали, как надо! И было бы еще лучше, не воткните вы в него сами этот проклятый бракованный глаз, из-за которого он теперь пожизненно и мучается! Страх как здорово нагадить, а потом припереться сюда и с порога заявить о том, как херово да паршиво ведет себя его гребаный сенсор, который тоже вы ему и всунули! Просто признайтесь, наконец, что вы на него сразу запали, на этого чертового мальчишку. Не знаю, чего вам от него нужно, но в вашу ущербную причину, которую вы так старательно пропихиваете нам под нос, получится поверить разве что у конченого имбецила. Да даже мужики умелее член сосут, чем вы мне тут врете!
— Джек… хватит, пожалуйста… Замолчи же ты, ну… Не надо, я очень тебя прошу. Просто прекрати, ладно? Просто… — птенец, где-то там дрожащий, не способный того толком скрыть, попытался было протянуть к мужчине руку, но тот, озверело отпрянув, лишь обдал застывшего ребенка ударившим пощечиной злостным взглядом да, оскалив клыки, тряхнул лохматой, слетающей с орбиты головой.
— Да пошел ты, малолетний кретин! Закрой свой рот и не суйся, когда говорит тот, кто хоть что-то в этой сраной жизни понимает! Если тебе так сильно хочется и дальше оставаться этой дебильнейшей жертвенной подстилкой — прекрасно! Флаг тебе в руки и вперед да с песней! Хочешь — валяй, но учти, что я потащусь за тобой следом, и моя жизнь, отданная тебе или за тебя, ляжет тебе же на плечи. Что, интересно, ты мне скажешь на это?
— Нам нужен, если остались какие-то недопонимания, только Четырнадцатый номер, а вовсе не ты, номер…
— Двести двадцать восьмой, к вашим услугам! — с полубезумной улыбкой, располосовавшей мрачное лицо ровно на две не сходящихся друг с другом половины, подсказал Джек, прежде чем, окинув несчастного застывшего детеныша предрекающим скорую погибель взглядом, улыбнуться тому уже теплее, искреннее…
Да, резко сорвавшись с места, в один прыжок наброситься на сраного командира, разбивая ударом истерзанного в кровь кулака натянутое на его морду защитное — разлетевшееся на сотни мелких колючих пластинок — стекло.
— Джек… Джек, что ты… да что же ты… зачем ты… Стой! Пожалуйста, остановись! Пожал… не трогайте его! Не трогайте… не смейте… не…
Что и зачем он делал — Уинд уже не понимал. Не понимал, ни откуда в изношенном кошмарами да мокрой болью теле проснулись сведшие мышцы кричащие силы, с приказывающего выстрела толкнувшие его в спину, ни как так вышло, что мизерное расстояние в полтора недобитых метра растянулось на долгий-долгий бесплодный полет, ни что это были за руки, ноги, путы, голоса, что схватили его, оборвали наклеенные медовые крылья, впечатались в затылок, обрушили, разбив о пол да проехавшиеся сапоги, харкающее кровью лицо.
Эти проклятые путы, ощупывая, зарываясь в волосы, перехватывая железной удавкой под горло, вздергивали, били, заставляли подняться на ноги и тут же снова и снова понукали согнуться, когда вторгались под ребра, попадали в живот, выкручивали на шее перекрытые воздушные капилляры да пульсирующие дышащей смертью артерии. Чуть позже они же, изукрашивая в черно-белый монохром ослепительно яркий остановившийся мир, надавили на позвоночник и поясницу, вбивая лбом и грудью в стену так, чтобы из лопнувших лёгких вытек последний воздух и в голову, отсоединенную от источника догорающего питания, закралась глухая да вакуумная высеренная темнота…
Где-то за спиной, тоже такой же пойманный, обезоруженный, с заломленными руками и разбитым матерящимся лицом, захрипел незнакомыми проклятиями стреноженный Джек Пот. Где-то клацнуло защелкнувшееся на его шее железо, затрещал, прошивая до бесконтрольного резаного крика, ток двух черных, освобожденных из футляров дубинок…
А затем, так и не позволив ни обернуться, ни хотя бы на секунду пересечься с до визга необходимым желтым взглядом, в шею тихо-тихо сползшего по стенке Феникса, безошибочно отыскав страшную передавленную точку, вонзилось острие заполненного влажного шприца, впрыскивающего в тщетно сопротивляющуюся кровь обманчиво успокоительный яд.
☣☣☣
— Дже… к… — это было первым, что Феникс сумел сказать, едва разлепив наотрез отказывающиеся смотреть, постоянно закрывающиеся обратно, зареванные и до скулежа болящие опухлые глаза. Так и не дождавшись того, к чему всем существом стремился — ощутить на губах, щеке или лбу согревающую смуглую ладонь, — шевельнул рукой сам, по насмешливой ошибке пока еще веря, будто находится в их общей маленькой да тесной комнатушке, где места было настолько мало, что потерянное наверняка быстро-быстро отыщется, если попытаться поползти тому навстречу; потому что же куда, ну куда оно там подевается?
Однако Джека, сколько бы мальчишка ни тянулся и ни шарил рядом с собой, от обиды и снова наступающих на ресницы нервозных слез поджимая губы, нигде почему-то не было.
Было железо — очень-очень много пугающего мертвого железа, заточенного под проеденные квадратами-оконцами сетки, надвигающиеся, куда ни сунь руку, стальные решетки, бесконечные сплавы, пропитанные мерцающим в потемках радиоактивным торием. Еще, кажется, если только сгорающее зрение не играло злую шутку, откуда-то из-за щелей проглядывали размытые сгруженные тряпки, проеденные клопами грязные матрасы, повсюду присутствующая чужая рвота и чужая же кровь, перемешанная с поносом и покрывшейся аммиачным налетом загустевшей мочой.