— Пойдем. Я… думаю, что я… смогу нас отсюда… вывести, Джек.
Сворачивающиеся геометрическими фигурами тоннели, подлючные лазы, которые так опрометчиво никто не охранял, снятые с кодовых решеток паровые ограждения, световые полосы мелькающих над головой аварийных или служебных ламп, под выбросами которых на стенах плясали да корячились угловатые рогатые тени, в конце концов привели Джека с Фениксом к последнему на пути коридору, опоясанному дуговыми стержнями: вытекающими из пола, обхватывающими потолок, сгибающимися да уходящими обратно под пол с иной отзеркаленной стороны.
Что коридор этот был последним — Джек, конечно, наверняка не знал, но как никогда чутко ощущал, что их единственный выход к спасению кроется где-то здесь, что назад им не повернуть, и что если эта проклятая пьяная авантюра и обретет относительно счастливый финал — то только и исключительно так.
Место это, чем дальше они продвигались, тем больше да нагляднее отдавалось обтягивающим синими венами углеродным нанотрубкам, шипящим просачивающимся крионическим газом, таким холодным, чтобы воздух опадал мелкой заснеженной крошкой. Гиперсветовые волны, имеющие неприятный красноватый оттенок, валами ходили сквозь одинаковые промежутки кое-как отсчитанного времени — впрочем, иногда интервалы сокращались, или это мозги у Джека сокращались, потому что думал он совсем не о том, о чём надо бы, и тогда падать, распластываясь на полу, приходилось уже в самый критически поджимающий момент, вжимаясь в белый холод лицом да ладонями, быстро-быстро колотясь испуганным сердцем да с тошнотой чувствуя, как забивается в ноздри омерзительный паленый дымок от случайно задетых блуждающими кровавыми вспышками затылочных волосков.
За ними до сих пор никто не гнался, никто как будто не подозревал, что по чертовому уродливому дворцу якшалось двое бездомных ублюдков, марая грязными лапами надраенный до слепящего блеска больничный пол: седой мальчишка ловко уводил их всякий раз, как кто-нибудь в далекой пока близости появлялся, нерасторопно харкал, кашлял, шлепал навстречу — хватал молчаливо подчиняющегося Джека за запястье и куда-нибудь, будто шустрый свалочный зверек, утаскивал: то открывал дверь, код от которой непременно угадывал — знал, знал, знал и еще раз знал, — то находил лесенку, лазейку, темный уголок, сорванный со штырями — хотя бы тут Пот на что-то годился, выдирая не особо сопротивляющееся белое железо — подножный люк.
Мальчишка Феникс, чертов Четырнадцатый порядковый номер, знал, действительно слишком хорошо знал это проклятое место, всю систему его больного устройства, каждую конструкцию, каждую потенциальную ловушку и западню.
Он, как бы Джек ни пытался самого себя обманывать, просто-напросто…
Знал.
— Куда, скажи на милость, ты всё-таки нас ведешь…? — более-менее привыкнув к их безумному вояжу и к тому, что что-то начинало неким немыслимым образом получаться — исходя хотя бы из того, что заканчиваться оно пока не спешило, — пусть и сердце продолжало колотиться так, будто его вот-вот собирались прострелить, не без едкого да низкого подозрения уточнил Джек, пристально оглядывая молчаливо тащащего его дальше мальчишку с худых подгибающихся ног до лохматой окровавленной макушки. — Заметь, больше я тебя ни о чём не спрашиваю, хотя и мог бы… должен бы, чтобы по-хорошему, спросить, но… черт уж с ним. Принцип того, что там в тебя вшито, я относительно понял. Однако знать, куда лежит наш путь, хотел бы всё равно…
Он был уверен, что птенцу известен ответ и на это, он ни на один чертов миллиграмм не сомневался, но измазанный в крови мальчонка вскинул глаза, продемонстрировал плавающую в тех неподдельную растерянность — так, будто вопрос загнал его в безвылазную черную нору — и, спрятавшись под волосами, упавшими на исхудалое лицо, хрипло да сбито пробормотал:
— Не знаю… Не знаю я.
— Это как? — Пот от опешенности, хлестнувшей по щекам сонорной оплеухой, непроизвольно сбавил ход, споткнулся, поскользнулся на выкапанной под ноги капле крови, грубо и матерно чертыхнулся.
Птенец — дождавшийся, тоже замедлившийся, испуганно оглядевшийся по сторонам, какой-то весь подавленный да смущенный и всё такой же потерянный — попытался было покусать привычкой губу, напоролся на разбитую синюю боль, тихо проскулил и, мазнув себе ногтями по обнаженному синюшному бедру, виновато выговорил:
— Так, что… вести-то я нас веду, да, но куда именно веду — не имею ни малейшего понятия. Что-то как будто… зовет меня, оно указывает, куда нужно идти, а куда ни в коем случае не соваться, нашептывает пароли и коды, и я… Я не совсем уверен, что могу это правильно объяснить. Оно… оно внезапно похоже на огромную и очень-очень подробную карту, которую кто-то наклепал у меня под черепом, вбил её в мозг, как будто в компьютер там или какую-нибудь другую машину, и я… Я иду сейчас здесь с тобой, говорю с тобой, я вроде бы весь тут, а одновременно вижу и… параллельные нам… коридоры, даже то, как по тем бродят люди, как… они что-нибудь делают… вот… Всё не совсем такое, как оно есть — скорее, оно представляется этакими странными… световыми точками, но… я его так или иначе вижу. Так или иначе знаю, куда идти безопасно, а куда — нет. Наверное, это и есть то, о чём говорил… доктор. Про то, что… что он там в меня… внедрил.
— И что же оно говорит тебе насчет этого конкретного коридора? — с мрачным ледком — не к мальчишке, а к этой его треклятой дряни — уточнил Джек, стискивая зубы так, чтобы не позволить себе сболтнуть ничего нагнетающего да лишнего. — Почему именно он? Что в нём находится такого, что мы загоняем себя в чертов тупик для одного лишь того, чтобы до него добраться?
Уинд неопределенно помялся, попытался что-то сказать, будто бы тут же передумал. Помолчав еще с немного, пока они снова валились навзничь, подбирая под себя ноги да руки, с ноткой уколовшего разочарования просипел:
— В конце этого коридора… лежит что-то, что сияет особенно ярко, теплым и желтым светом сияет, рядом с ним хорошо, спокойно, оно всеми силами пытается показать, что поможет нам, если мы сумеем до него добраться, и… всё во мне почему-то… уверено, что это — единственный действенный способ, как нам с тобой вообще отсюда… выбраться… Ты… не веришь мне, так? Опасаешься меня? Сторонишься? Я неприятен тебе и ты… считаешь, что я совсем… спятил, да?
— Вовсе нет. Что же ты за дурень-то такой и почему вечно приходишь к выводам, которые не имеют с реальностью ничего общего…? — качнул головой мужчина. Опустив ладонь на седую макушку, ласково да чуть ребячливо ту потрепал. — Я не «не верю», а не доверяю. Это есть, тут уж не отнимешь. Но, если ты сам не просекаешь, не тебе не доверяю, а той штуке, которая в тебе сидит. Не верить же я уже не могу: после того, как ты протащил нас незамеченными через все эти этажи, вскрыл каждую чертову дверь… Я ведь не настолько слепой. И не настолько тупой. Не стану, конечно, спорить, что в первые минуты ко мне и закралась шальная мыслишка, что, возможно, ты загорелся желанием отомстить мне за всё то, что я позволил себе проделать с тобой на глазах у того лысого урода, но…
— «Но»…? — Феникса потряхивало, грызло, душило нервами, жрало. Ответа он заметно боялся, мрачнел, супился, старался отвернуться и ни за что этого не показать, однако…
— Если бы ты захотел так сделать — уворачиваться мне было бы позорно, потому что вроде как заслужил. Я признаю, что перегнул палку, напугал тебя и наверняка пошатнул твоё ко мне доверие — если оно, разумеется, и вовсе имело место… быть. Поэтому я и не стал ни отнекиваться, ни спрашивать, ни сопротивляться. Видишь, мой мальчик? Из всего перечисленного следует, что я полностью и верю, и доверяю тебе.
Губы Четырнадцатого, дрогнув, невольно дернулись, съехали вниз, резким толчком поднялись обратно наверх, приоткрылись, порозовели, залились потерянным было венозным теплом. Глаза, прекратившие прятаться, вновь вскинулись к смуглому лицу, с лучистой синей благодарностью уставившись на чересчур смущенно да незнакомо выглядящего Джека, но…
Сказать Уинд ничего не успел, потому что впереди проявилась, наконец, зияющая темным да теплым предзнаменованием, овитая рабочей электроникой финальная дверь.