Судно, ненадолго провисшее в воздухе, раскрыло еще два поперечных световых крыла-парусника и, выстрелив ослепившим сквозь ресницы ионным столпом, осколком погибшего солнца понеслось по прямой, набирающей гуляющую в ушах скорость, ввысь, растворяясь в густом да сером поднебесном дыму.
========== Chapter 10. Feast of Fools ==========
Солнечный парус, ошпаривая взгляд натянутым вдоль несущего стержня световым полотном, проносился над коробками неизменно серых, злачных, загаженно-белых сот; топ мачты, пугающе визжа да кренясь, то и дело, если судно вдруг пыталось встряхнуться и преодолеть следующую ступень высоты, скребся и ударялся о накрытые городскими парами парящие этажи, скрипело и выбивало искры накаленное докрасна железо, вибрировало пытающееся подбавить мощности питание, и Уинд, используемый как дополнительное расчетное топливо, корчился, сползал вниз да отбивал себе заляпанные кровью колени, вскидывая рассеянные детские глаза: он чувствовал, что преграда, пусть увидеть её и не получалось, была всё еще здесь, рядом, не собираясь позволять им так просто ускользнуть.
Удары между тем становились сильнее — регулировку над кораблем мальчишка держал, но с управлением не справлялся, отчего посудина болталась, вибрировала, рывками выбивалась то выше, то ниже, едва не налетала на окна и блочные стены, — и вскоре Феникс, давно уже прекративший попадать на вертящийся туда и сюда полупрозрачный круг полумертвыми костлявыми пальцами, сплошь выкупанными в металлической черноте, бессильно принимающий каждый машинный толчок своим собственным живым сердцем, охрипло да булькающе взвыл, на чертову горсть злополучных секунд теряя бесценный контроль с оборвавшимися летальными концами.
В ту же самую минуту светоидные крылья да главный гребень, хлопнув потерявшими вылинявшие перья отростками, сначала обвисли, а затем, перемигиваясь догорающей лампочкой, принялись с устрашающей скоростью растворяться, таять, исчезать; каркас, проскрежетав визглявым рокотом, просел, пол шибанул предупреждающий пульс; клятая и переклятая Джеком лодка накренилась вбок, с паршивой задумчивостью спустилась на несколько метров в головокружительно волнительный — такой волнительный, что сердце вот-вот собиралось пройти через рот, выблевавшись злачной перемолотой субстанцией — низ…
— Малыш! Слышишь меня, малыш?! — опуская голову, чтобы прижаться лицом к взмокшей мальчишеской макушке, проорал, вслепую отыскивая обкусанное грязью да ветром ухо, мужчина, которого колотило так, что пальцы одним лишь чудом не разжимались и не снимались с нагревающейся до болезненного треска мачтовины. — Я хорошо понимаю, что тебе тяжело, и, поверь, если бы эта хрень согласилась послушаться меня — я бы немедля перенял эту чертову ношу, но мы оба осознаём, что сделать я этого при всём желании не могу! Поэтому, прошу тебя, продержись еще немного! Я ничем не могу сейчас помочь, знаю, но как только мы отлетим подальше да сделаем где-нибудь привал, ты обязательно вдоволь отоспишься, а я буду беречь твой сон столько, сколько тебе понадобится! Я не понимаю, как работает эта сраная система, но вроде бы вижу, что чем выше мы поднимаемся, тем больше с тебя за это отжирают; попробуй не забирать так высоко, а держать курс между этими гребаными домишками, вдоль этажа так тридцатого, сорокового… Никто не ожидает нас здесь с тобой увидеть, так что в какой-никакой безопасности мы будем!
Феникс, замешкавшийся лишь на пару мгновений — а может, и не замешкавшийся вовсе, а просто-напросто попытавшийся расслышать, проглотить, переварить и собраться с покинувшими силами да зарывающимся под каменную могилу рыдающим духом, — кивнул, приподнялся на разъезжающихся коленках, кое-как подчинился: отбил пальцами дюжину пиликающих да перемигивающихся комбинаций, попутно переворачивая свой чертов галогенный щиток практически с ног на голову; парус, вновь подсоединенный к раздающейся задарма крови, распахнул сдутые было крылья, покачался увесистым маятником и легко, будто проделать это мог всегда, но в силу редкостно стервозного норова не хотел, поднырнул ниже, тихо и гулко загудев облизнувшим босые ступни нагревшимся полом.
Сделав еще пару ныряющих меж петлями да вырастающими на пути преградами виражей, сволочная паразитическая лодка и впрямь покорилась, опустилась на пару-тройку десятков преодоленных метров, мягко стекла в узенький зазорчик между пугающими рядами угрюмых да оскаленных сот и, заметно снизив скорость, поплыла по извилистым бело-серым лабиринтам, отражаясь в каждом встречном закрытом окне отбивающим зрение ярким солнечным пятном — пятно внимание привлекало, разумеется, знатно, поэтому из каждой второй зияющей щелки на этот самый выдающий свет протаскиваемой сквозь город голгофы одна за другой стекались помятые да побитые уродливые рожи, таящиеся за заляпанными стекляшками, как какие-нибудь, получившиеся в итоге провалившегося эксперимента, монстры или рассаженные по лабораторным аквариумам мыши.
Взгляд Джека, готового, если понадобится, рвать и терзать, хоть и мало представляющего, как в подобной ситуации получилось бы что-то такое провернуть, метался с мальчишки — мертвенно-бледного, нуждающегося в защите и выпитого, но на самую капельку переведшего дух — на стены и оконные дырки, чумазые имбецильные лица за которыми с воистину неприличной быстротой сменялись оголенными гнилыми зубами, налитыми злобой вытаращенными белками или стекающей по подбородку мерзотно-желтой слюной…
— Прямо-таки гребаное шапито гребаных уродов… — демонстрируя особенно пылкой особи, додумавшейся перевеситься через раму да протянуть в их направлении загребущую ногтистую лапищу, вскинутый средний палец, с перекосившим отвращением отплюнулся Пот, оскаливая зубы почти так же, как скалилась и рычащая, оставшаяся без ничего, провожающая мстительным блеском в тупых выпученных глазенках обломившаяся тварь. — Если бы хоть одна из этих скотин научилась вдруг — не допусти кто-нибудь добрый да прозорливый — бегать по воздуху, то, слово тебе даю, мальчик мой, сожрала бы не только тебя да меня, но еще и весь этот расчудесный катер, и я даже, вот чтобы мне прямо здесь сдохнуть, не преувеличиваю. Хотя, конечно, дабы защитить тебя, мне бы тоже пришлось перекинуться печальным каннибалом, лишенным чувства вкуса да замаранного достоинства, а мысль о том, чтобы вот это двуногое да двурукое говнецо сожрать, пугает меня почти так же сильно, как и мысль, в которой оно сжирает меня… Как ты, дорогой мой, к слову, себя чувствуешь? Продержишься еще немного или нам с тобой лучше побыстрее отыскать уединенное местечко, где мы сможем передохнуть?
Птенец, что Джеку не понравилось, с ответом торопиться не стал: повозился, поглядел, высунувшись из-за согнутого возле лица мужского локтя, по сторонам, ощутимо передернулся и, снова потянувшись к приштопанным капитанским оснасткам, ввёл заплетающимися полупрозрачными пальцами очередную жертвенно-турбинную симфонию, заставив судно, чуть поджавшее заузившийся косяк теплой парусины, опуститься еще метрами десятью ниже — прямо туда, где царила, моментально забившись в глаза, уши, рот да ноздри, ужасная выхлопная вонь, перемешанная со свободно шляющимися в ничейном пространстве летучими да газовыми взвесями.
— Что, скажи на милость, ты делаешь, маленький психопат?! Мне не нравится, как это пахнет, и не нравится, как выедает глаза! Ты хочешь, чтобы мы с тобой траванулись да ослепли, дурак?! — раскашлявшись так, будто взаправду вот-вот собирался задохнуться, наглотаться, захлебнуться тем, что навязчиво втекало сквозь поры, и протянуть длинные голые ноги, проорал, в сердцах прикусывая — чувственно так прикусывая, чтобы обязательно хрустнул нежный детский хрящ — мальчишеское ухо, Джек. — Я ведь даже не могу закрыть нам с тобой носов, потому что если сделаю так и разожму пальцы — мы тут же кубарем полетим вниз! Об этом ты не подумал?! Прекрати, пожалуйста, сходить с ума и верни нас туда, где мы только что были!
Четырнадцатый, тоже кашляющий, практически сгибающийся пополам в накрывающих хрипящих спазмах, стекающий тщетно пытающимися защитить глазную оболочку слезами, чихающий и першащий, тем не менее упрямо мотнул головой, едва не заехал Джеку макушкой по носу и настолько твердо, что можно было и не надеяться переубедить его чертово малолетнее капитаншество, рыкнул: