— Да, здесь воняет так, что и я готов издохнуть, но и что?! Этот смрад не настолько опасен, насколько все эти люди! Извини, но лучше мы побудем здесь, чем снова отправимся туда, где ты продолжишь выделываться и дразнить их, потому что додразнишься рано или поздно до того, что они и в самом деле выберутся из своих нор и всем скопом на нас напрыгнут. Мне… не кажется, что в их глазах было хоть какое-то осмысление относительно того, чревато это или нет, мы их просто бесим, они голодны и ненавидят нас, да и с чисто физической точки зрения они ведь вполне, ну… могут, к сожалению, до тебя и меня… добраться. Поэтому, пожалуйста, прекрати ныть: ничего страшного, если какое-то время подышишь этим дерьмом, с тобой не случится, Джек Пот. Успокойся и потерпи, хорошо? Я и так ведь… делаю, что… могу.
Джек, к такому повороту и вообще к тому, что недорощенный детеныш возьмет на себя смелость его отчитать, не готовый, рассеянно открыл и закрыл рот, с чувством кашлянул, едва не продрав в гландах забитую говном глотку. Недовольно ругнулся, обязуясь эту вот «я здесь и сейчас главный, мой корабль, мне решать» выходку в скором будущем припомнить, но…
Ни спорить, ни возмущаться, ни затыкать недокормышу рта не стал, волей-неволей признавая за тем верную правду.
Прижался, пытаясь остудить разгорающийся внутренний пыл, лбом и носом к раскалывающемуся стержню, наивно забывая о том, что желанного холода взять в том было неоткуда, зато хотя бы зажмуривая да относительно защищая щиплющие глаза, которые, впрочем, всё равно уперто отказывались подолгу оставаться закрытыми, всё равно подергивались, приподнимали ресницы, щурились, протекали разъедающими тусклыми слезами, но пытались таращиться — иначе становилось до того тошно, беспомощно и неуютно, что хотелось расшибиться в мясо да взвыть — на вспыхивающие и угасающие обломки окон, изредка пробивающихся сквозь заволокший с головой гадостный дым, на бесконечные антенны и сателлиты, кормящие внедренные в каждую захолустную каморку знакомые черные мониторы, на прекратившие отсвечивать да прозрачить стекла, измазанные в ядовитых испарениях и вездесущей многослойной копоти — а им ведь, оказывается, еще повезло и с квартиркой, и с этажом, и с тем, что оставшиеся в прошлом покинутые форточки вели в обыкновенную хлябную муть, а не в такой вот перегоревший трэшовый ад.
Иногда над макушкой, если получалось вовремя дернуться и заметить, промелькивали — когда начинал задувать ветер, расталкивая обступающую тучевую липкоту — точки да проплешины нетронутого отмирающего небокупола: вроде как пустого, не имеющего ни цвета, ни вкуса, ни запаха, ни даже определенного места и пространства, но оттого не менее серого, трухлого, прахового, напоминающего отсохшее, просушенное до кварцевой нитки, треснутое в прожилках стекло, попасть за которое не получалось ни извне, ни отсюда, где толпились да толкались согнанные в несколько соединившихся убийц-городов, ни о чём таком не задумывающиеся опустившиеся люди.
Одинаковые да безликие здания постепенно становились ниже да ниже, встречались реже, частота посадки и высадки повсеместно снижалась, свободного, срубленного под пустыри места становилось больше, но вместе с тем усиливалось, нажимая на виски мучающей болью, и давление загаженного до невменяемости неба — так, что совсем скоро Уинду пришлось снизить и без того придерживающуюся пройденного безопасного минимума скорость. Еще чуть погодя взятая высота, опять отбив прозвеневший мачтовый топ, неестественным резким углом — будто кто-то, кого косило и шатало на все четыре не уродившихся стороны, в сердцах да сослепу чиркнул всученным в руки тесаком — срезалась настолько, что и у Феникса, и у прекратившего отмалчиваться да меркнуть Джека получилось извернуться да с любопытством уставиться на крохотные фигурки внизу, тонущие в ревущих транспортных потоках: это были уже отнюдь не соты, а самая обыкновенная часть такого же обыкновенного города, где люди, как и сто, и двести, и пятьсот лет назад бродили до скотобойной работы и обратно, возвращались в свои хлева, лениво и отрешенно скапливались на углах да бордюрах, изредка куда-нибудь заходя, с кем-нибудь встречаясь, от кого-нибудь или за кем-нибудь носясь…
— Эй… Джек…
— В чём дело?
Мальчишка, ощущающийся до такой степени погрузившимся в себя, что трогать его представлялось чем-то абсурдно неуместным, позвал неожиданно, но приятно; Пот, охотно откликнувшийся и к тому моменту накрепко позабывший про недавний самонадеянно-седой инцидент, мягко потерся подбородком о теплое темечко, чутко вслушиваясь в колотящуюся в хрупком растерянном пульсе дрожь.
— Я… не знаю, в какую сторону нам держать… путь. Я запутался, я уже… совсем не понимаю, откуда мы прилетели и куда нужно направляться, чтобы убраться как можно дальше от того… места, я… никогда ведь нигде особенно не… бывал. Помню, что когда-то пытался отсюда уйти, но у меня ничего не получилось, я как будто… как будто постоянно натыкался на какую-то преграду, которую чувствовал, но не видел, и устроена она была так… странно, что когда я к ней приближался — она начинала отговаривать меня, отнимать решимость, говорила, что ничего у меня не получится, что за ней просто-напросто ничего нет, и я тогда… я разворачивался и возвращался обратно на покинутую свалку, я… Карта внутри меня говорит, что я движусь правильно, что если вообще двигаться хоть куда-нибудь, то куда-нибудь мы и попадем, но карта сбоит, не показывает мне ничего конкретного, нет ни одной указующей точки, и я понятия не имею, где… как… Не знаю я, как и куда вести нас, чтобы всё, что мы задумали… получилось. Я пытаюсь сказать, что мне очень жаль, но…
— А вот с этим не волнуйся, — тихо и спокойно отрезал вдруг Джек, дышащий в разгоряченную кожу так плотно и тесно, что по мальчишеской спине давно сигали взбудораженные пупырчатые мурашки. — Это уже не твоя забота. Мне, к счастью, известно, в какую степь нужно держать путь, чтобы убраться от всего этого говна: благо, что движемся мы в верном направлении, а остальное я расскажу тебе попозже, когда мы с тобой отдохнем, наберемся сил и вместе с нашим кораблем дураков, уж прости, продолжим дальнейший путь. Пока что и я и ты слишком измотаны, чтобы водить несусветно долгие да скучные беседы…
Феникс, замерший под ним, а затем попробовавший вскинуть и голову, и взгляд, но не преуспевший, потому что мужчина не сдвинулся с места и не позволил ни пошевелиться, ни свободно вдохнуть, попытался было открыть рот, выдохнуть что-то о том, что откуда он мог нечто такое знать, когда подобное знание — ранг чертовой верхоправящей аристократии и никак не меньше, но…
Не успел даже толком собраться с мыслями: Джек попросту не обратил на него внимания, не стал слушать разбитого да рассыпанного по ветру хмурого бормотания и, ненадолго оторвав от мачты одну руку, ткнул пальцем куда-то сквозь рассеивающуюся дымку да вскользь, выговаривая посерьезневшее и совсем чуть-чуть хмарое:
— Вот там. Там, мальчик, мы вполне сможем перевести дух.
Впереди да северо-западнее вкось, куда Уинд, не произнесший в ответ ни слова — чувствовал, что Пот не хотел ни о чём разговаривать и ни в чём признаваться, — молчаливо перенаправил прошелестевший световым парусом корабль, лежала черная заброшенная фабрика, выглядывающая рядами налегающих друг на друга просмоленных труб, обваливающимся да гниющим старинным кирпичом, наполовину снесенным бетонным забором да бесконечно мертвыми, бесконечными пустыми дырами потерявших опоры полуразвалившихся стен.
☣☣☣
— Как, говоришь, тебя зовут? — пытаясь перекричать бьющие в лицо да в рот потоки непривычно настоящего, непривычно живого, хоть и сплошь прогорклого ветра, прокашлял слезящийся Феникс, накрывая взлохмаченные седые космы, вырываемые, кажется, уже практически с корнем, изуродованной до растерзанного мертвого мяса левой рукой.
Ветер в этих новых краях, не укладывающихся в идущей кругом голове, бушевал с неистовой силой каждую чертову секунду — Джек, знающий порой удивительные и странные вещицы, объяснил, что это потому, что деревьев в их мире почти не осталось, материки сместились, вот и для ветра преград не стало, — со вполне однозначными намерениями пытаясь перерасти в ураган; в воздухе то и дело носились обломки худых металлических крыш, выдранных гнилостных досок, сорванных с чужого плеча заношенных тряпок — от всего этого раз за разом приходилось уворачиваться, чтобы не врезаться, — а единожды неподалеку от присвистнувшего Пота пролетела, зазывно завывая, перепуганная до смерти тощая кошка, ударом бесящегося ветрища вбитая в содрогнувшиеся стены невысокого глинобитного строеньица, в котором жили какие-то — смуглые да сильно недружелюбные — голодно скалящиеся люди.