о всем мире, их имена печатались бы крупным шрифтом в заголовках газет, их осаждали бы просьбами дать телеинтервью.Теперь вызывает удивление то, что при столь очевидном риске зазимовать в Арктике китобои брали на борт провизии и топлива не больше, чем было необходимо для благополучного плавания на предусмотренный срок; а ведь экипажи, потерпевшие крушение в Арктике, испытывали жестокие страдания не только от холода и голода, но и от цинги.Так, когда китобойное судно «Диана» из Гулля застряло зимой 1866-67 года во льдах залива Фробишер, этим тяжелейшим недугом был поражен весь его экипаж. Судовой врач Чарлз Эдвард Смит в своем журнале подробно описывал страдания команды. Он самоотверженно ухаживал за умирающими матросами. «Я мог очень немногое сделать для этих бедняг, — писал он. — Давал им вяжущее полоскание для рта, заставлял их ежедневно двигаться, чтобы хоть как-то сохраниться физически, да поддерживал их души надеждой. Будь у нас при себе несколько ящиков апельсинов или хотя бы капусты — это бедствие их миновало бы. Дело в том, что цинга не только причиняет жестокие физические страдания, но в острой стадии заболевания погружает человека в состояние такой моральной депрессии и летаргии, что любое усилие — даже попытка просто встать с постели — может оказаться для него смертельным».Намного легче были условия, в которых работали охотники на кашалотов; им лишь в редчайших случаях доводилось заходить в холодные околополярные воды, обычно же путь их пролегал в морях умеренных и тропических широт. Им случалось подходить к субантарктическим островам в поисках пушнины, тюленьего жира или гренландских китов, но в полосу льдов они никогда не заплывали. (Хотя охотники на кашалотов пересекали самые неспокойные моря, где легко можно было налететь на айсберг, им незнакома была техника плавания во льдах, которая так хорошо известна северным мореплавателям.) Жизнь китобоев, охотившихся на кашалотов среди бесчисленных островов Тихого океана, была сравнительно легкой еще и потому, что они имели возможность приставать к берегу и вступать в контакт с островитянами.Когда плавания китобоев стали очень длительными, так что матросы иногда покидали дом на несколько лет, недобросовестные капитаны судов стали увеличивать свою долю прибыли за счет экипажа. Если не считать гарпунеров и других специалистов, весь экипаж судна, то есть простые матросы, состоял обычно из людей чрезвычайно бедных, так называемых «судовых крыс», не имевших особой квалификации и пользовавшихся столь скверной репутацией, что на другие суда их просто не брали (хорошие моряки предпочитали подписывать контракты и наниматься на суда, уходившие в плавание на более ограниченные сроки). Кроме того, содержатели береговых ночлежек, которые давали пристанище и кормили в кредит матросов, ожидавших возможности законтрактоваться, зачастую работали еще и вербовщиками и нередко поставляли владельцам китобойных судов рабочие руки, просто-напросто перенося на борт судна перед самым его отплытием мертвецки пьяных моряков. Аванс же, полагавшийся матросу в момент подписания контракта, они в качестве вознаграждения за свою «заботу» клали себе в карман.Такой состав подчиненных и в самом деле требовал от командиров строгости, но часто естественная и разумная требовательность превращалась в откровенное грубое насилие, злоупотребления и даже издевательства. Прослужив в подобных условиях год или два, несчастные матросы удирали с судна при первой же возможности, оставив в кассе корабля уже заработанные ими деньги и свою долю прибыли, которые становились собственностью судовладельца. Так Герман Мелвилл, автор «Моби Дика», сбежал со своего корабля на Маркизских островах.И все же далеко не все китобои оказывались в столь тяжелом положении, особенно если на судне соблюдалась разумная дисциплина и капитан не был отпетым мошенником, вызывавшим возмущение всего экипажа. Заходя на острова Тихого океана, матросы могли торговать с аборигенами, выменивая на продукты зубы кашалотов, которые там высоко ценились и служили чем-то вроде валюты. Из них дикари делали ожерелья, нанизывая их на бечевки из пальмового волокна, причем бечевка продевалась через отверстие в основании и вершине зуба.Если китобойные суда встречались в открытом море, а китов поблизости не было, они ложились в дрейф, и тогда команды обменивались дружескими визитами и устраивали совместные пирушки. Такие встречи назывались «сборищами» — так же, как и стада кашалотов. Чивер (1963) пишет: «Один день капитан „Ниантика” проводил у нас, другой день наш капитан проводил на борту „Ниантика”, а матросы обоих судов в это время собирались вместе на полубаке. Такие „сборища” вносили приятное разнообразие в жизнь китобоев, подолгу скитавшихся в пустынном океане, в одной и той же обстановке, среди одних и тех же людей, за тысячи миль от земли.Что может быть радостнее для экипажа нехитрого, обросшего ракушками старого судна, который тридцать, а то и больше месяцев не видел родины, чем провести день со свежими людьми, недавно покинувшими родной порт и битком набитыми всяческими новостями из дому! После такого „сборища” разговоров о нем и чтения старых газет хватает на целый месяц; понять, какая это радость, может только тот, кто ее испытал».Мало кто из старых китобоев дожил до наших дней: прошло уже более сорока лет с тех пор, как последнее деревянное парусное китобойное судно стало на якорь в гавани Нью-Бедфорда, чтобы уже больше никогда не поднимать паруса. Лишь немногие китобои были хорошими натуралистами, однако среди натуралистов-профессионалов наберется не более двух-трех человек, отважившихся выходить в море на китобойных судах, а такие плавания давали весьма широкие возможности для изучения жизни обитателей моря. Один из этих немногих смельчаков — доктор Роберт Кашман Мерфи, известный американский орнитолог, сотрудник Музея естественной истории в Нью-Йорке. Вот что он пишет: «В течение года, который я провел на борту брига „Дози” из Нью-Бедфорда, я время от времени работал загребным в команде из шести человек на одном из четырех вельботов этого судна. 10 октября 1912 года несколько севернее экватора, примерно посредине между Африкой и Южной Америкой, мы встретили китов и спустили вельботы. Это было ранним утром, в бурную погоду. В девять часов утра наш гарпунер вонзил свое оружие в спину крупного кашалота, молодого, резвого самца. Раненое животное бросилось вперед и, пока разматывался линь, мы спустили люгерный парус и сложили мачту. Гарпунер поменялся местами с помощником капитана, и тот перешел на корму, сняв с себя тем самым обременительную ответственность за метание гарпуна. Теперь гарпунеру надлежало травить линь, намотанный на пал, причем с возможной быстротой, чтобы не дать ему натянуться.До этого момента все шло как обычно. Но тут вдруг наш кит невероятно разбушевался: он боролся за жизнь с невиданной активностью. Помощник капитана мгновенно оценил его достоинства, сформулировав свое заключение кратко, но многозначительно: „Сорок баррелей!”Следующие девять часов наш противник яростно выматывал нас, непрерывно ныряя. Едва мы приближались к нему на расстояние, с которого можно было метнуть копье, кашалот „взбрыкивал” хвостом и уходил в глубину, так накреняя при этом нос вельбота, что он зачерпывал добрую бочку воды. Тогда линь, стремительно разворачивающийся вокруг пала, начинал дымиться от трения, а гарпунер, работавший в парусиновых рукавицах, чтобы уберечь ладони от ожогов, неутомимо травил его со свойственным ему поразительным упорством.Нос нашего вельбота то зарывался в воду, когда линь вдруг неожиданным рывком уходил прямо по вертикали вниз, то резко прыгал вверх, когда линь ослабевал. Тут мы начинали с бешеной скоростью выбирать линь, стараясь быть возможно ближе к киту в тот момент, когда он выплывет на поверхность, чтобы набрать в легкие воздуха.Впоследствии, вспоминая невероятные нырки этого кашалота, я удивлялся им все больше. Первый нырок его потребовал всего нескольких витков двухсотсаженного линя. Но когда он вынырнул на поверхность и мы, выбирая ослабший линь, приблизились к нему, кашалот снова стал уходить в глубину, и тут тщательно уложенные витки линя начали стремительно разматываться один за другим. Сидя на своей задней банке левым загребным, я как зачарованный следил за движением скачущих и извивающихся витков манильского каната. Вот бадья освободилась на четверть, затем наполовину, затем на три четверти и наконец опустела совсем! Под нами были 1200 футов туго натянутого линя, уходящего прямо к центру Земли, а на конце его — огромное, дышащее воздухом животное! Скоро к двухсотсаженному линю из одной бадьи пришлось привязать стосаженный из второй, находившейся в середине вельбота. Но когда уже и во второй бадье остался всего один виток, линь вдруг ослаб: кашалот стал подниматься наверх.На то, чтобы убить загарпуненного кашалота — если это вообще удается сделать, — иногда уходит всего десять минут, а иногда и целый день, если не больше. В общем, преимущество все-таки на стороне китобоя, но тем не менее до тех пор, пока объект преследования жив, никогда нельзя сказать заранее, кто отправится на тот свет — команда лодки или кит. В этом поединке победителями оказались люди — благодаря чему я и могу рассказ