Через неделю из бунгало Гриффита меня похитили усыпленную, и через две недели я проснулась в Гималаях, в храме браминов той секты, которую я не смею назвать тебе… Они мне объяснили и доказали, что я избранная натура, которая должна пройти через известные испытания, познать их науку и стать их жрицей… Я прожила с ними пять лет».
— Но в таком случае, ты неоценимая находка для меня, — перебил ее Будимирский, — ты знакома, значит, со всеми их фокусами?
— Фокусами? О! Не говори так… Ты можешь сейчас убедиться в том, что это не фокусы… Хочешь видеть кого-либо из друзей своих, близких?
— Хочу! — улыбнулся Будимирский, подумав о Ситреве.
— Думай же, думай сильнее о том, кого ты хочешь увидеть, и дай мне руку!
Иза сосредоточилась, побледнела, и из глаз ее как бы заструился свет, а перед глазами Будимирского стало клубиться легкое прозрачное облачко, но вдруг по телу Изы пробежала какая-то дрожь, и она отбросила руку Будимирского.
— Нет, не могу, — с болью воскликнула она, — ты хочешь видеть женщину, сильную и просветленную, флюиды которой прямо противоположны моим, враждебны… Я узнаю другим путем, кто она и все, что тебе нужно знать, но души наши не должны встречаться…
— Сказки, — с хохотом ответил Будимирский.
— Сказки! — с негодованием воскликнула Иза. — Есть у тебя какая-нибудь вещь этой женщины?
— Вот, — протянул Будимирский амулет Ситревы, вынув его из жилетного кармана.
— Держи его! — приказала Иза и медленно провела рукою перед глазами Будимирского. Какой-то туман закрыл его от всего окружающего, потом в нем образовалось светлое пятно с волнующимися линиями, постепенно принимавшими формы и составлявшими очертания… Перед изумленными глазами Будимирского высилась роскошная зала восточного храма, переполненного молящимися в разнообразных костюмах; среди храма стояла статуя полунагой женщины, а перед нею преклоненная, с цветком лотоса в руках, молилась Ситрева…
«Еще жива и на свободе» прежде всего подумал Будимирский, когда прошло его первое изумление. Он убедился, что Иза ему не «сказки» рассказывала, что она действительно обладает знаниями и силою махатмов Гималаев, но тайны оккультизма не привели его в трепет, — он смотрел на них с чисто практической точки зрения.
«В самом деле эта свалившаяся с неба красавица — чистейший клад. С нею рука об руку мне не страшна борьба ни с кем» думал он, глядя на побледневшую, сосредоточенную Изу.
Она провела вновь рукою перед глазами Будимирского, и видение исчезло.
— Ты убедился, Фома неверный? — грустно спросила она.
— Волшебница моя! Ты меня в восторг приводишь, — с тобою я готов в огонь и в воду! Сам ад мне не страшен!
— Так и будет, так и должно быть… Судьба нас свела не на один день… Нам предстоит с тобою пережить много необычного, удивительного… С общежитейской точки зрения между нами не может быть ничего общего, но… наши две души дрожат в унисон, даже лучше, — составляют совершенный аккорд… производимые ими волны, встречаясь взаимно, соединяются, сочетаются, сливаются между собою, и наши два существа связаны теперь друг с другом более прочной цепью, чем железная. Мы предопределены друг другу давно уже, но до сих пор душа твоя ложно направлена была к таким женским душам, которые прямо противоположны, как полюсы магнита, моей душе… как только душа твоя освободилась, меня повлекло к тебе, и мы встретились… Я знала это, я затем и села на «Тагасаго Мару» в Иокагаме… Теперь ты этого не поймешь, но должен помнить, что отныне мы связаны друг с другом не внешним чувством, не зрением, а всем своим существом. Союз наш неразрывен, неразрушим… Твой кодекс морали очень низок, — я знаю, и из союза этого нельзя ждать ничего высокого, чистого и святого, — но бороться против судьбы я не могу. Будет то, что суждено..
— Мы будем царствовать над миром! — воскликнул Будимирский, пропуская мимо ушей откровение Изы.
И будешь ты царицей мира,
Подруга верная моя…
— Царицей зла, — добавила Иза.
— Царицей радостей и наслаждений, — поправил ее авантюрист.
Незаметно, в том же однообразии, знакомом всем тем, кто совершал далекие путешествия морем, прошел и четвертый день, и настала последняя ночь перед Гон-Конгом.
Под влиянием ли серого, мрачного неба, обложившего море как шатром, или других причин, но Будимирский около полуночи, пробравшись в кабину Изы, нашел ее в угнетенном состоянии духа, побледневшей. Глаза ее лихорадочно искрились.
— Милый мой, наконец-то! — обняла она его.