Меруерт долго молчала. Казыбеку уже показалось, что она не поняла его слов или не разобралась в сути разговора. Наступившая тишина все больше обретала приметы затишья перед грозой. Лицо Меруерт оцепенело, превратилось в бескровную маску от едва сдерживаемого гнева. Женщина умела обуздать свои чувства, не дать им разрастись в скандал. Так случалось не однажды. Случай в Алжире многому научил их обоих. На этот раз ей не удалось сбить в себе волну нарастающего протеста.
— Ты отдаешь себе отчет в обвинениях, брошенных мне походя? Разве я девочка на распутье, не ведаю, где правая, где левая сторона? Ты видишь во мне прислугу, не больше… И тебе вдруг стало обидно, что связал свою жизнь с такой матрехой. Тебе скучно со мною, Казыбек, признайся? Ради того, чтобы в ящике стола прибавилось еще одним дипломом, ты готов снова превратиться в холостяка, бегать с судком по столовым, с узлами по прачечным, перебиваться в грязном белье… А ведь когда-то мечтал о сыне, затем о сестренке для него. Неужто успел все это выбросить из головы, перечеркнуть в душе, как ошибку молодых лет? И появление на свет детей, и первый лепет Назкена… А я в твоих глазах превратилась в домохозяйку, в прислугу, черт знает во что, чему нет названия. Тебе в вечных разъездах не пришлось видеть, как я отогревала малышей своим дыханием, когда заболеют, не спала ночей, делая им компрессы, отпаивая горячим молоком, носилась по врачам, завернув в теплое одеяло. Да, ты искал в горах свое счастье. Мы-то думали: не для себя только, и о нас вспомнишь, взлетев под небеса… Что творится дома, тебя особенно не волновало. Была уверенность: есть прилежная, послушная, безропотная жена… Дети ухожены, тылы обеспечены… Ты убивал меня словом. Как-то заскочил на ночь, выспавшись, увидел утром на пороге комнаты сына, спросил удивленно: «У нас уже взрослый сын? Когда это случилось? Сколько ему лет сейчас?»
Я смеялась в ту минуту, а сердце обливалось слезами. Бремя семьи несла за двоих. Конечно, я была дурой, когда оставила институт. Надо бы подождать с детьми, как поступали другие. Самое трудное, что отбирает здоровье и старит женщину, отложить на потом, стать во всем расчетливой. А я забыла о себе, не замечала ни подруг, ни родни, была ослеплена любовью… И вот — награда! Конечно же я отстала, омещанилась, превратилась в ненужную вещь в доме, мозолящую глаза. О меня только спотыкаются. А кто виноват? Выходит, я одна, потому что не могла постоять за себя вовремя. Так мне и надо!
Голос Меруерт дрогнул, она сделала какое-то глотательное движение и посмотрела на дверь.
— Меруерт! — Взволнованный Казыбек поднялся со стула, шагнул к ней. — Зачем ты так? Ты же знаешь…
— Знаю, знаю! — она с силой отвела его руки, почти оттолкнула. — Пропали мои надежды на сцену, на уроки в школе… Ты уверял, что все это временно, так надо, вот подрастут дети, все станет иначе… Тянула, старалась, растворялась в домашних делах, которым нет конца. А вы все росли, развивались, приобретали что-то себе для будущего. В общем, жили нормальной жизнью, за счет тающих моих лет. Ты выбился, слава богу, в знаменитые, и прежняя жена стала тебе казаться ненужным хомутом на шее.
— Меруерт, ты неправильно поняла меня! — выкрикнул муж в отчаянии. Он видел, что ее всю трясет, под глазом бьется нервная жилка.
— А что я делала когда-нибудь правильно? — спросила в упор. — Пришла ведь в конце концов к неправильной жизни, не так думаю, не так поступаю. Разве мало для женщины: родить троих детей, вырастить их здоровыми, без вывихов в мозгу, устремленными к добру, способными продолжить наш род, быть полезными обществу? По-твоему, это примитив, за женщину во время родов сама природа трудится, она все предусмотрела… Если хочешь знать, для любой из нас, превратившихся в чучело возле плиты, и одного ребенка хватило бы.
Казыбек не пытался ее остановить. Он знал: наступил момент, когда человек, уставший за годы неблагодарной, постылой подчас домашней работы, должен выговориться, выплеснуть перед кем-то горечь из души, дать себе разрядку. Всепоглощающее чувство вины перед женой вдруг охватило его, стеснило дыхание. Да, он все эти годы почти не замечал семьи, хотя ни на минуту не забывал о жене и детях и все вроде понимал как надо, не отставал в радении о ближних от других. Тешил себя мыслью: приношу весь заработок в дом, что еще требуется от главы семьи? Не воровал, как некоторые, не тащил в дом со стороны? Но здесь уже принцип, через который ему не перешагнуть, иначе он перестанет быть самим собою. Привык думать: жена у меня что надо, молодец по всем статьям, волочет с детьми, ни на что не жалуется, справляется. И Меруерт действительно никогда не обижалась на судьбу, не посетовала на тяготы службы семье. И вот грянула расплата за невнимание, которое можно расценивать как равнодушие.