— Я закричу, — прохрипел Пашков.
— Не нужно.
Он снова ударил его отработанным ударом, заставлявшим терять сознание на короткое время. За это время Валера успел, однако, сделать, что намечал. Во рту у Пашкова оказался кляп, на этот раз не из чемодана, а его же собственная кухонная тряпка, грязная и вонючая, вызывавшая удушье и тошноту. Валера знал, что делает. Кроме тряпки, он принес из кухни стеклянную пол-литровую банку, наполненную водой, и поставил на пол рядом с паяльником. Потом подвинул стул, уселся и соединил шнур паяльника с удлинителем.
— Полный порядок. Сейчас нагреется.
Он послюнявил палец и коснулся стержня.
— Греется, — сообщил он спокойно.
Саша только дышал тяжело. Мысли ускользали. Казалось, он опустился на низшую отметку сознания, когда думать становится невозможно.
— Порядок. Нагрелся.
Пашков закрыл глаза.
— Погоди, погоди! Ты что это расслабился? — спросил палач с беспокойством. После случая с Федором от такого интеллигентского дерьма приходилось ожидать чего угодно. «Приспособились, паразиты, на тот свет скрываться. Врешь, не дам тебе сдохнуть раньше времени!»
— Что ты расслабился, слышь?
И Валера почти ласково шлепнул Сашу ладонью по щеке.
Тот открыл глаза.
— Без паники.
Денисенко отключил паяльник и опустил стержень в банку с водой. В банке зашипело.
— Перегрелся. Пусть остынет. Разогреть мы всегда успеем, правда?
«Почему человек надеется на чудо? Почему так жить хочется?» — захотелось крикнуть Саше, и он невольно напряг челюсти. Валера понял его по-своему и быстро выдернул кляп.
Так немного было сделано, но Пашкову померещилось, что чудо началось, и он скривился в жалкой улыбке.
— Спасибо…
Денисенко посмотрел удовлетворенно.
— Видишь, по-хорошему-то лучше! Ну, говори.
— Нельзя же, нельзя же так. Ты знаешь, что клад по закону…
— Не знаю! — отрезал Денисенко. — Нету для меня закона, понял? Был я на страже закона, а ты меня оттуда вышиб. Теперь плати. Я ж с тобой, как с дитем, нянчусь. Куш предлагаю. Ну! Выкинь закон из головы. Ты сам клад от закона скрываешь. Забыл? Для нас теперь один закон. Закон — тайга!
И снова он сделал ошибку. На этот раз подвела пашковская слабость и попытки к переговорам. Нужно было схитрить, согласиться на словах на сдачу клада, на дележку вознаграждения. Может быть, таким приемом и вынудил бы он Сашу самообмануться, довериться, схватиться за соломинку. Но сама мысль отдать три четверти клада «дяде» была настолько неприемлема для Валеры, такой дикой казалась, что вызывала только злость и ярость. А еще больше ненависть к Пашкову ярила, не только убить хотелось, не просто убить, но сломить, замарать, обязательно преступником сделать, чтобы и жалеть о такой сволочи никому в голову не пришло.
— Ах ты, падаль собачья, сука позорная! С тобой, как с человеком, а ты… Разевай рот! Держи кляп, жри тряпку!
Пашков сжал зубы, а Валера схватил невключенный паяльник, может быть, и сам забыв в ожесточении, что тот выключен и охлажден, и ткнул им в губы Пашкову. Но и холодный стержень показался в ту минуту Саше раскаленным, и он инстинктивно, не от боли, а от страха открыл рот.
Кляп снова сдавил горло, в глаза снова смотрел Валера, последняя передышка истекла.
— Ну, ты сам выбрал.
Тут Денисенко заметил, что паяльник выключен, включил и присел на стул, почти упал. У Пашкова уходила надежда выжить, у Валеры рушилась «операция».
— Ничего, нагреется, — выдохнул он упрямо. — Нагреется и сработает.
«Теперь уже все. Нагреется, и я умру. Он, конечно, будет мучить, убивать не сразу, но долго я не выдержу… А если сказать? Все-таки хоть один процент, хоть на чудо надежда… Ну почему мне сейчас умирать, зачем, за что? Как это страшно, Господи, как же страшно… И я еще описывал, как Шумов геройствовал, как другие умирали, не дрогнув… Неужели они не знали страха? Нет, не может быть. Смерть же это, смерть. Зачем? Во имя чего? Неужели я еще один раб, которого в жертву проклятому басилевсу принесли! За что? Ну развяжи же ты меня, мерзавец, возьми эти проклятые желтые железки и отпусти. Не отпустит. И если возьмет, не отпустит… Все. Сил бы хоть немного. За что умираю? Сам виноват… Сказать Мазину нужно было. Как преступник умираю. Почему так, почему? Раньше люди не боялись, прощались с родными, причащались, в сражениях погибали, в застенках, а я хуже всех… Никто не видит и не знает. За что?..»
— Последний твой шанс.
Валера опять помусолил палец, осторожно поднес к паяльнику.
«Сам-то боится малой боли. А меня ждет жуткая».