Мазин пожал плечами.
— Судя по виду, бродяга. Никаких документов. Я так и думал, что для вас это человек случайный.
Пашков повторил окрепшим голосом:
— Я не знаю этого человека.
Мазин забрал фотографии, а Александр Дмитриевич машинально переложил пачку свежих газет, которую положил на журнальный столик, вниз, на полку вместе с прочитанными.
— Что же все-таки произошло? — спросила Дарья, на этот раз без всякой игривости.
Мазин пояснил коротко.
— Значит, я вам больше не нужна?
— Нет, простите за беспокойство.
— Я пойду. Ладно, Александр Дмитриевич?
Ушла она, очень вежливо попрощавшись.
Мазин проводил Дарью взглядом и вздохнул облегченно. Можно было наконец заговорить о главном, зачем он пришел. А Пашков думал, что вопрос исчерпан, и хотелось ему поскорее остаться одному и выпить полстакана водки, чтобы успокоиться, помянуть Федора и забыть поскорее страшный снимок, на котором вместо страдающего лица и замученных мыслью глаз кровавое мертвое месиво.
— Как мне жалко этого человека! — вырвалось у него.
— Вы впечатлительны.
— Что тут удивительного! Я трупы не так часто вижу, как вы.
— Верно, я привычнее. И к бездомным тоже.
— Какая разница, кто! Мне в каждой смерти колокол слышится хемингуэевский.
— Тот, что по каждому из нас звонит?
— А разве нет? И, простите, меня коробит обывательское высокомерие по отношению к сломленным людям. Не рождается же человек бродягой и алкоголиком. У нас все вверх ногами в жизни. Считают, беды от водки! Глупость какая. Водка от беды! — высказался Александр Дмитриевич раздраженно, видя, что Мазин почему-то не торопится уходить.
— Не будем спорить. Это проблема курицы и яйца. Никто не знает, что появилось раньше, — остановил его Мазин миролюбиво, но не встал, а, напротив, откинулся в кресле.
«Кажется, он не собирается уходить. Что же еще?..»
— Не понимаю. Вы человек занятой. Неужели была необходимость ко мне ехать? Разве вы не могли подослать кого-нибудь или вызвать меня? Или так срочно?
— Вообще-то да. Пришлось поторопиться и даже не мешкать, извините.
— Вы о Дарье? — На секунду Александр Дмитриевич вновь ощутил самодовольство. — Она уже собиралась уходить, нестрашно.
— А вы неплохо устроились… сторожем. Впрочем, это дело не мое.
— Не нужно иронизировать. Вы же видите, что такое жизнь! Вот она, на ваших снимках. Слишком хрупка. Почему же, когда осталось так мало, отказываться от дара?
— Ну, что вы! Я не ханжа. У меня другие заботы. Конечно, такой визит в мои формальные обязанности не входит. Да и не надеялся я, что вы с этим человеком связаны. Но знаете, есть люди, которым ничего не стоит связать вещи несовместимые.
— Зачем?
— Да уж не без цели, разумеется.
— Цель? Какая?
— Навредить, например.
— Мне? За что?
— Вы помните Денисенко?
Фамилия показалась Пашкову незнакомой.
— Нет. Не слышал. Или забыл.
— А он вас помнит.
— Ничего не понимаю. Объясните, пожалуйста.
— С тем и пришел. Хотя… Знаете, когда постоянно имеешь дело с не лучшей частью человечества, развивается подозрительность. Иногда, может быть, и излишняя.
— Вы меня подозреваете?
— Нет, мы, пожалуй, друзья по несчастью.
— Мы? Вы и я?
— Представьте. Есть человек, который нас обоих очень не любит. Однажды мы перешли ему дорогу. Точнее, перекрыли. Вот и нажили врага. С хорошей памятью…
Александр Дмитриевич слушал с большим сомнением. Насколько он помнил, дорогу перекрывали ему, а не наоборот. Промелькнули в голове несколько человек, «завернувших» его рукописи, Заплечный, но все это были скорее носители, чем инициаторы зла. Личными врагами Пашков их не воспринимал, а уж мстителями тем более. Да и при чем тут Мазин?
— Вы не ошибаетесь? В этой жизни я скорее жертва, чем палач.
Мазин улыбнулся.
— Вот-вот. А на чем везут человека к палачу? На телеге. Вы знаете, что такое телега?
— Повозка конная?
— Раньше была повозка, а теперь бумага.
Пашков подошел к книжной полке, вытащил толстый синий том.
— Заглянем в словарь. «Новые слова и значения». Не видели такого? Своего рода надгробная плита на могиле нашего некогда великого и могучего… Вот открываем наугад. Как вам такое понравится? «Картофелехранилище переоборудовали на навальный способ хранения при активном вентилировании». «Сельская жизнь», 15 октября 1971 года. Каково? Великолепие испанского, живость французского, крепость немецкого и так далее, а? Однако ищем телегу. Так… Текстовик, телеболельщик… Каковы перлы, а? А вот и наш гужевой транспорт конца девятнадцатого века: «Телега. Письмо в официальное учреждение, содержащее отрицательную характеристику кого-либо». Она?