— И никаких конфликтов с Денисенко?
— Я не узнал его, я сказал.
— А если бы узнали?
«Он меня определенно презирает. Ну и черт с ним! Какое ему дело? Что он знает о Вере, о Федоре? И не узнает! Вот главное. Основное. А частью пожертвовать можно. Или честью? К черту! Не девятнадцатый век. Что он привязался ко мне?»
— Если бы я узнал Денисенко, я бы ушел. Или, по-вашему, мне следовало заехать ему по морде?
— Нет, что вы!
«Кто же в наше время бьет подлеца! Впрочем, почему это время наше, мое? Это их время — Дарьи, Валеры. И драматург устроился с ними? Да, свалял дурака. Времена перепутал. Пора на заслуженный… Которого не заслужил».
Оба чувствовали себя скверно, оба были недовольны собой и друг другом. Оба не понимали друг друга.
«Нужно встать и уйти», — решил Мазин и встал.
— Собственно, у меня к вам все.
— Благодарю, — откликнулся Пашков с облегчением. — Мне не нужно расписаться?
— Зачем?
— Ну, в том, что я не знаю погибшего человека.
— Ах, это… Боюсь, что формальностей не избежать. Я ведь заехал неофициально. Возможно, вас пригласят.
— К вам?
— А что вас волнует?
— И Дарью могут пригласить?
— Понимаю. Не беспокойтесь. О том, что я видел ее у вас, никому говорить не собираюсь.
— Спасибо.
Пашков смягчился.
«Не нахамил ли я ему? Он помогал мне, пришел предупредить. А я предстал не в лучшем виде. Но что тут поделаешь? Стерпеть нужно. Ради Веры. Чтобы не узнала. А если она хотела бы узнать? Может быть, позже я скажу ей?..»
— Простите. Таких людей… неизвестных, неопознанных — сжигают? То есть кремируют?
— Нет. Есть участок на кладбище. Ведь всякое бывает. Что значит неизвестный? Люди не странники в пустыне. Возможно, его ищут или будут искать.
— И заинтересуются могилой?
— Если у него есть родные. А зачем это вам?
Пашков стоял, готовый проводить Мазина, но не смотрел на него.
— Вдруг кто-то в самом деле станет искать.
— Ну, к вам-то вряд ли обратятся.
— Конечно. Ко мне вряд ли. Но вы сами сказали, всякое бывает. А такое трудно забыть. Я Говорил, колокол звонит по каждому. И кто-то может услышать.
— И спросить?
Александр Дмитриевич посмотрел на Мазина.
— Да. Прийти и спросить.
— Если вас интересует, где захоронят этого человека, я могу сообщить вам.
— Если вас не затруднит.
Мазин удивился непонятному интересу Пашкова к месту последнего пристанища бродяги. Судя по его словам, покойного Пашков не знал и не видел живым. «Зачем же ему могила с надписью «неизвестный» и безликим номером? Он ведь, кажется, в совсем других заботах, в кипении жизни, несмотря на близость заката. Дарья, шашлыки под водочку — как в такой суматохе к колоколу прислушиваться? Или он колоколом собственный метроном называет, что упорно стучит внутри, перекрывая звон рюмок? Может быть, я просто подавлен мыслями об отставке и не совсем справедлив к этому человеку? Один раз он уже попадал в переделку. Отделался испугом. Теперь пусть подумает. Я должен был его предостеречь».
— Шашлык, наверно, возле колодца жарили?
— Хотите сказать, где стол был яств, там труп нашли? Нет, там в доме водопровод есть. Из колодца мы воду не таскали.
— Зачем же колодец?
— Да он там сто лет.
— Ветхий?
— Я бы не сказал. Хозяин, хоть и одинокий, к себе строг был, порядок любил. Ваши люди ничего не нарушали?
— В колодце?
— В доме.
— Насколько я знаю, в дом не входили. Соседка показала, что в доме ночью никого не было. А вы сторож с материальной ответственностью?
— С моральной. Придется поехать посмотреть.
Но не дом его волновал, конечно, тянуло увидеть, где погиб Федор.
Мазин будто почувствовал эту мысль. Но сказал буднично:
— Беспокоитесь? Если хотите, могу вас подбросить.
— Сейчас?
— Я на машине.
Оба только что хотели расстаться поскорее. У обоих, казалось, не было оснований спешить «к Захару». И оба решили ехать.
У Мазина укрепилось ощущение, что он поступает правильно.
— Ну, показывайте мне дорогу, — сказал он, садясь за руль.
— Я ездил только электричкой. Нужно к новому мосту, а там вниз, дом у старых быков.
— Понятно. От моста сориентируемся.
В пути помешала перекопанная улица, пришлось объехать, но Мазин хорошо знал город. Иногда это его угнетало. Человек должен менять среду обитания. Однообразие тоже форма порабощения. Он не понял это вовремя. В какой-то момент не хватило воли, стремления выбраться, подняться над рутиной, а теперь уже поздно.