Александр Дмитриевич одернул себя. Опять занесло!..
Тем временем Сергей и Валера окончательно разошлись.
— Будить собрался? Как декабристы Герцена?
— Народ, а не Герцена.
— А зачем? Народ спал спокойно и во сне снижение цен видел.
— А ты какие цены видел?
Сергей негодовал, Валера держался лучше, старался насмешкой уязвить, избегая слов оскорбительных.
— Я на бесплатный трамвайный билет через двадцать лет не надеялся. Я машину купил.
— На какие шиши?
— На которых написано, что они обеспечиваются золотом и драгоценными металлами. А ты, между прочим, читаешь, что на наших деньгах написано?
— Ну?
— Про золото — начиная с червонца, а на трояке, например, — всем достоянием Союза. Улавливаешь разницу? У кого настоящие деньги, у того золото, а у кого казначейский билет, если жить хочешь, обеспечивается тем достоянием, что в руки попадет. Можешь с производства унести, тащи! За те деньги, что в получку платят, имеешь право на все достояние.
— Вижу, пока мы воевали, жулье ума набралось, теорию подвело?
— Да, дураков поменьшало. Зато скулят громко — как жить будем, если цены повысят? Пропадем!
— А ты не пропадешь?
— Нет. Повысят цены, компенсации дадут, значит, и денег на руках больше появится. Вот и потекут из рук в руки.
— К тебе? А другие?
— Пусть крутиться учатся, привыкли к государственному подаянию. СССР! Собес советских социалистических республик. Лучшая в мире богадельня, где старухи на ночь тапочки под подушку прячут.
— Делягам дай волю, вы и из-под подушки достанете!
— Нам вдовьи копейки ни к чему. Отдайте, что гноите.
— Тебе отдать, тебе?
Александр Дмитриевич подвинул бутылку, налил стопку, выпил.
«Ну сколько можно! Озверели в спорах. И все вокруг проклятого рубля. Одни: запустим его на полные обороты, перетерпим высокие цены и заживем с полноценным, конвертируемым, в американском комфорте! А другие: не дай Бог! Все перетерпим: и бедность, и колбасу, что кошки не едят, лишь бы богачей не было! Спорят и не замечают, как и те и другие в согласии терпеть едины. То есть все мысли с завтрашним днем связывают, а нынешний, невозвратный, неповторимый день каким-то бросовым считают, хотя он-то и есть жизнь подлинная. Как Дарья, например, подлинная, а конвертируемый рубль вроде клада, что всех нас заразил…»
Александр Дмитриевич встал.
— Ох, споры, русские споры… Выйду на воздух.
Еще в дверях он заметил во дворе человека. Тот шарахнулся было, но, узнав Пашкова, остановился.
— Федор? Зачем ты? Мы же договорились, ты сегодня у меня ночуешь.