Когда же началось это стирание граней? Нет, не в один день и не в один год. Сначала над подобными курьезами посмеивались, хотя нужно было вовремя тревогу бить. Не били. Принимали дела к производству, действовали в рамках, гордились успехами частными, а чувство гражданское притуплялось. Пропади оно все пропадом! Мне и своего хватает. А у них там родители есть, школа, комсомол, коллектив и так далее и тому подобное. «У них»… Будто «они» на Луне находятся, а не через дорогу или в соседнем доме. Вместе со средой окружающей чахла и духовная, утвердилось всеобщее отчуждение, и люди разбегались в собственном «коллективе», как звезды во Вселенной, и не там происходил «большой взрыв», а здесь, где и преступник, и честный мастер своего дела становились одинаково чуждыми обществу, умудрившемуся преобразовать законы нравственные в геометрические, где, как известно, прямые, по здравому смыслу не пересекающиеся, могут в иных измерениях свободно сойтись и поменяться местами.
Мазин понимал, разумеется, что подобные деформации ни лично он, ни даже тысячи подобных ему предотвратить не могли, но и освободить себя от ответственности зато, что, как ни боролся он с бывшим профессором-убийцей Филиным и с бывшим продажным милиционером Денисенко и оба получили, как казалось, по заслугам, ни того, ни другого жизнь ничуть не изменила, прямые сошлись и пересеклись. В лучшем случае он сможет вновь поставить их перед лицом закона, когда случится то, что должно случиться. И Мазин подумал о том высшем суде, идея которого так увлекает писателей и философов и вызывает ироническую усмешку у тех, кто связал жизнь с составленным людьми уголовным кодексом.
Подумал и вспомнил слова из любимого когда-то романа Дюма: «Если ты вернешься домой цел и невредим, то я буду считать, что Господь простил тебя…» Так сказал убийце Кадруссу бывший Эдмон Дантес, ставший графом Монте-Кристо. Но Господь не простил Кадрусса.
Мазин обернулся. Только что дремавший водитель успел проснуться и двинулся в противоположную от Мазина сторону. Однако отъехал он всего на несколько метров и номер машины еще был виден…
— Вас ждет женщина в приемной — вот первое, что услышал он по телефону, войдя в кабинет.
— Кто такая?
— Она сказала, что фамилию ее вы не знаете, зовут Дарья.
— Выпишите пропуск.
Пока Дарья оформляла документ, Мазин пытался предположить, что привело ее в управление. При любом варианте получалось что-то важное.
— Разрешите, Игорь Николаевич?
На этот раз выглядела она предельно скромно — беленькая кофточка и умеренной длины юбка без всяких разрезов. Усевшись напротив, Дарья поправила юбку и спросила:
— Не ждали?
— Нет.
— И повидаться не хотелось?
Мазин ответил сухо:
— Боюсь, пришлось бы.
Она вздохнула без всякого кокетства.
— Я сразу поняла. Подумала, если гора все равно начнет искать Магомета, не лучше ли выйти навстречу?
— Спасибо за любезность.
— Никакой любезности. Только необходимость. У меня к вам просьба. Если хотите, условие. Только не отвечайте что-нибудь милицейское, вроде — условия ставлю я. Условие чепуховское. Для вас. А для меня совсем наоборот.
— Слушаю ваш ультиматум.
— Хорошо, что у вас есть чувство юмора. Но я, поверьте, прошу очень серьезно. Я боюсь, что наши отношения… Вас не смущает это слово?
— Я понимаю наши отношения как служебные.
— Конечно, конечно. Хотя и жаль… Простите. Вот дурацкий характер, правда?
— Не знаю.
— Все-то вы знаете, потому и пришла просить. Умоляю. Мой муж не должен знать, где мы впервые встретились.
— Боитесь мужа?
Дарья посмотрела очень серьезно.
— Любому другому сказала бы — да. И не соврала бы. Он очень ревнивый и скор на руку. Даже убить может. Но это мои дела. Мои грехи и наказание мое. Не за себя я боюсь. Я за него боюсь. Я ему не хочу боли… Не говорю уж о том, что он себе же убийством жизнь сломает. Ну, короче, люблю я его. Вам этого не понять. Поверьте на слово. Можно у вас закурить?
Мазин не любил, когда у него курили. Много лет назад первый шеф в своем кабинете вывешивал плакатик, состряпанный художником-самоучкой, — череп с папиросой, зажатой между беззубыми челюстями, и элегическая надпись: «Я мог бы жить еще». Мазин уже не помнил, как влияла на него эта наглядная агитация, в основном она вызывала шутки молодых сотрудников, но не курил он никогда, скорее все-таки природа распорядилась, а не шеф.