Боль по-прежнему концентрируется в определенных точках.
Провожу небольшую инвентаризацию. Плечо, куда попала пуля, жжет как каленым железом. Ноют ребра. «Сыновья» обработали меня очень основательно. Сильнее всего болит в паху. То вспыхивает, то отпускает резкая боль в подреберье.
Голова. Грудь. Бедные мои легкие!..
И жажда. Скоро она заглушит все остальное.
Дверь коптильни распахивается. На мгновение я вижу свет, зелень листвы, кусочек дома. Снаружи вечереет. Ответ на ультиматум должен поступить завтра, значит, у нас с Питером осталась всего одна ночь.
На пороге появляется силуэт человека. Он входит.
Бутылка, нужно сосредоточиться на бутылке...
Потому что это он.
Трахнутый.
Его плечистая фигура загораживает почти весь дверной проем, широкая, угрожающая тень тянется ко мне по земляному полу.
Дверь закрывается.
Он подбирает опрокинутый Джерри стул, садится, закуривает сигарету.
— Привет, — негромко говорит он.
Опытные люди знают: чтобы добиться своего, вовсе не обязательно повышать голос. Нужно лишь дать противнику ощутить твое присутствие. Пусть слабаки орут, стучат кулаками, тратят впустую силы и время. Сильный человек способен подчинить чужую волю с помощью одного лишь слова, сказанного самым тихим шепотом.
— Мне придется прикончить тебя, чтобы проучить как следует, не правда ли, Майкл? — мурлычет он на ирландский манер.
Что ж, поглядим, чья возьмет. Я вообще не буду разговаривать с Трахнутым. Это единственное, что поможет мне одержать над ним вверх.
— Но сначала мне придется научить тебя говорить, не так ли?
Я только улыбаюсь.
— Ого-го, ты, кажется, намерен со мной в игры играть? Это со мной-то?.. Ну-ну... Только имей в виду, приятель, ты совершаешь большую ошибку.
Я улыбаюсь еще шире.
— Да ты настоящий храбрец, Майкл! Что ж, придется стереть эту улыбку с твоего лица. Ну-ка, попробуем с самого начала... Назови имя и фамилию!
Я качаю головой. Он ждет.
Мое молчание нервирует его. Раздражает. Кажется, он даже начинает думать, что я его перехитрил. Он трет подбородок. Ситуация не допускает никаких колебаний и сомнений, и Трахнутый просто обязан что-нибудь сказать, чтобы скрыть свою неуверенность и убедить себя в собственном превосходстве.
— Нет, Майкл, не говори пока ничего. Прежде я должен научить тебя новому языку, — говорит он наконец.
Трахнутый встает. Я смотрю на сигарету в его руке и невольно морщусь.
Он сплевывает. Качает головой.
— Значит, ты думаешь, я пришел, чтобы жечь тебя сигаретой? Ну, на этот счет можешь не беспокоиться. Для начала я собираюсь всего лишь побеседовать с тобой. Видишь ли, Майкл, мы хотим, чтобы все это поскорее закончилось, ничуть не меньше, чем ты. И возиться с тобой мне интереса мало. Нам нужно только узнать, что ты успел рассказать о нас своим хозяевам в Лондоне и Вашингтоне...
Я подмигиваю Трахнутому.
Трахнутый откидывается на спинку стула:
— Ты сам видел, на что я способен, не правда ли?
Я киваю.
Его голос звучит негромко, почти мягко:
— Так вот, дружище, это были только цветочки. Легкая разминка. Что касается тебя, то ты будешь моей лучшей работой, моим шедевром. Уж можешь мне поверить! О том, что случится с тобой, будут вспоминать еще годы и годы. Твоей судьбой будут пугать новобранцев в Лэнгли: «Никогда в жизни я не видел ничего ужаснее, чем то тело в Мэне...» Я специально позабочусь о том, чтобы тебя нашли и опознали. Когда я с тобой закончу, ты даже не будешь похож на человека, но я обещаю, что вырежу у тебя на коже надпись, чтобы все знали, кто ты такой и что ты сделал.
Моя улыбка гаснет сама собой, но усилием воли я заставляю себя улыбаться еще шире.
— Кстати, Майкл, как твои руки? Надеюсь, тебе удобно? Наверное, легкие уже болят, а?.. Впрочем, все остальное наверняка болит еще сильнее, так что ты мог и не заметить. Но ты заметишь, это я тебе обещаю. Немного позднее мы привяжем тебя повыше, чтобы ты не доставал ногами до пола. Это произойдет уже сегодня вечером, после того как я выдавлю тебе глаза и кастрирую. Не сейчас, Майкл, нет. Позже. Видишь, я нисколько не тороплюсь. Времени у меня достаточно. Подумай об этом на досуге, Майкл. Просто подумай.
Он похлопывает меня по щеке, зевает и переходит к Питеру.
— Ну, а как твои дела, мой юный друг? Как поживаешь? Небось рад, что у тебя появилась компания? Ну-ка, дай я вытащу эту штуку у тебя изо рта... Вот так. Так-то лучше, верно? Сейчас девочки принесут тебе ужин, но ты не должен с ними разговаривать, понятно? Одно только слово, и я вырежу у тебя изо рта твой английский язык. Кивни, если понял.
Питер кивает.
— Вот и хорошо. Ну все, будь осторожен. И ты тоже, Майкл. До встречи.
Трахнутый идет к двери, открывает ее, медлит на пороге. Солнце успело сесть, но я вижу, что от дома к коптильне кто-то идет. Я различаю двоих. Неужели одна из них — она? Меня долго били по голове, так что с моими глазами, наверное, что-то случилось, к тому же снаружи уже довольно темно, и, чтобы хоть что-то рассмотреть, мне приходится изо всех сил напрягать зрение. Да, это она. Вот она поднимает руку и подносит к губам пальцы. Что-то блестит в полутьме. А-а, это крошечное золотое распятие, которое висит у нее на шее на цепочке. Подходящий момент она выбрала, чтобы черпать утешение в религии. И все равно она нервничает. Ее грудь тяжело вздымается, будто ей душно и жарко в просторном коричневом свитере.
Трахнутый закрывает дверь. Но я все равно видел их. Видел ее. Видел, как она несет еду Питеру.
Я хочу ей кое-что сказать. И скажу, несмотря ни на что.
Кит, конец света настанет сегодня.
Не смотри на небеса в поисках его приближения.
И твое распятие не защитит тебя.
Она — на полу.
Если только я до нее дотянусь...
Я обязательно до нее дотянусь.
Кит, сладкая моя, тебе непременно надо было прочесть «Путешествие Брендана», хотя бы в качестве инструкции «Как не потерять лицо в преддверии Апокалипсиса». Да, сладкая, конец света настанет сегодня — во всяком случае, для одного из нас. Поверни ручку. Поверни ручку и открой дверь...
Дверь открывается в третий раз, и на сцене появляется еще один персонаж трагедии. На ее свитере и волосах блестят снежинки. Сентябрьский снег — редкое чудо. Мы будто вдруг оказываемся в одном из стихотворений Фроста — если, конечно, не считать скорой смерти двух заложников в старом сарае.
Следом за Кит в коптильню входит Соня. У нее в руках поднос. Она не закрывает дверь, и морозный воздух касается моих ран подобно целительному бальзаму. Кит поворачивается, чтобы включить свет, но он уже горит, и она неловко замирает. Ни она, ни Соня даже не смотрят в мою сторону.
— Привет, девочки. Помните меня? — шепчу я распухшими губами.
Она не хочет поворачиваться, но все-таки поворачивается. И все рушится. Ее лицо, белизна рук... На мгновение мне кажется, что она вот-вот потеряет сознание, но каким-то чудом ей удается справиться с собой. Вернее, не чудом. Я знаю это заклинание. Поделом ему, твердишь ты. Поделом... Он предал нас, так ему и надо...
Соня дает Питеру глотнуть воды и начинает кормить его из тарелки.
— Соня, пожалуйста... Я умираю от жажды! — говорю я.
Я вижу, как дрожит ее рука, но она игнорирует мою просьбу. Бросает в мою сторону лишь один быстрый взгляд и снова возвращается к своему делу. Но Соня меня не интересует, и не о ней я забочусь. Ей уже не вырваться; она окунулась в дела Джерри с головой и успела смириться с тем, что путь, на который она ступила, ведет в ад. Если у нее и были сомнения, то Джерри наверняка утешил ее, процитировав соответствующие строки из «Энеиды», и она окончательно успокоилась.
Я перехватываю еще один Сонин взгляд, но она смотрит сквозь меня, сонно и глупо моргая.
Кажется, я ошибся. Соня не смирилась, она пьяна или наглоталась успокаивающих таблеток. Теперь она ничего не чувствует и ей все равно.
Как бы там ни было, мне плевать на Соню. Не она мне нужна.