Но я недолго предавалась размышлениям: внизу позвонили, и я пошла открывать.
Алина (легка на помине!) буквально рухнула на мой порог.
– Ой, устала-а, – застонала она, – ноги не держат, руки не поднимаются… Срочно приготовь мне что-нибудь похавать…
– Ты что, весь день простояла в своем пикете? – удивилась я.
– Что значит «в своем»? – возмутилась подруга, кое-как сбросив босоножки и шлепая босыми ногами ко мне на кухню. – Не в своем, а в нашем! Дело освобождения невинно арестованного поэта – это общее дело каждого сознательного гражданина нашего города!.. Похавать, говорю, приготовь что-нибудь, умру ведь сейчас от голода…
– Есть только котлеты-полуфабрикаты, могу разогреть в микроволновке. Ты как?
Нечаева сморщила свой курносый носик:
– Ладно уж, давай трави свою лучшую подругу!
– Сколько разогреть?
– Три. Нет, лучше четыре… А вообще, знаешь, что? Давай пять на всякий случай: что-то я такая голодная сегодня! И хлеба побольше…
Я достала котлеты из холодильника и поставила их в микроволновку.
– Иди мой руки.
– Уже ползу…
Вскоре мы с Алиной сидели за столом. Она энергично уминала за обе щеки дымящиеся котлеты, заедая их хлебом, и умудрялась при этом рассказывать мне, как они стояли в пикете и требовали от полицейских освободить Гришу Буйковского, сколько там собралось его друзей и просто поклонников таланта.
– Даже пресса была, Полин, представляешь? У меня журналист – такой молоденький и симпатичный тоже брал интервью… Я ему такое рассказала!.. Арестовать поэта! Это же наша городская знаменитость! У нас в Горовске что, так много поэтов, что ими можно вот так разбрасываться направо и налево, сажать в каталажки?! Безобразие!.. Еще котлетку положи…
– И чего вы добились? – спросила я.
– Как чего? Гриню обещали освободить.
– Так уж освободить? – засомневалась я.
– А ты думала?! Мы там что, по-твоему, зазря полдня торчали, возле этого полицейского участка?! К нам вышел какой-то мужик в форме, кажется, начальник этого полицейского отделения или его зам, точно не знаю. Так вот, мы ему все высказали, а он обещал во всем разобраться лично и выпустить Буйковского. Под подписку, разумеется, но это ничего, главное, Гриня будет дома, а не в каталажке со всякими отморозками. Вот увидишь, завтра же его выпустят…
Что-то я в этом сомневаюсь, подумала я, но вслух ничего не сказала. Не стоит лишать подругу иллюзий, пусть думает, что их страдания не были напрасными.
– Да, мало ты котлет разогрела, – вздохнула Нечаева, посмотрев с тоской в пустую тарелку, – я же просила шесть штук…
– Я могу еще разогреть.
– Да ладно уж, теперь я могу как-нибудь дотерпеть до дома, а там у меня плов по-бухарски…
– Сама готовила? – удивилась я.
– Еще чего! Наташка Лебедева была в гостях. Ты же знаешь, она любительница всякой экзотики…
С котлетами было покончено, и Нечаева попросила налить ей чаю, и побольше.
– Кстати, что у тебя к нему есть?
Я пошарила в буфете и нашла пачку шоколадного печенья.
– Пойдет, – милостиво махнула подруга рукой.
Я включила чайник и приготовила две кружки, одну из них – подарочную, большую, на пол-литра.
– Слушай, Поль, а что ты там говорила насчет того, что тоже занимаешься освобождением Буйковского? – спохватилась вдруг подруга.
Пришлось рассказать ей все с самого начала – как мне позвонил Ярцев и поведал, за что задержали Гриню, как мы ездили к отцу погибшей девушки, какие ужасы там узнали про издевательства над ней некоего Виссариона, про сведения, которые мне слил дядя Сережа. Подруга зло сузила свои голубые глаза, отчего они превратились в щелочки:
– И такая мразь ходит по земле?! Нет, ну, ты подумай, Полин! И из-за него еще и Гришку арестовали! Слушай, мы должны этому уроду показать, где тут у нас в Горовске раки зимуют! Как ты считаешь?