Киндаити стало дурно, его подташнивало. Лица инспектора Татибана, Фурудатэ и детектива Ёсии лоснились от маслянистого пота. Даже Макака был явно испуган. Только Тамаё по-прежнему сидела подтянутая и изящная.
Легкая улыбка появилась на губах Мацуко.
— Из нас троих Умэко всегда была самой умной. И самой храброй. Одним прикосновением Умэко заставила Кикуно сдаться, хотя та и была очень упряма. Рыдая, как сумасшедшая, она вернула нам топор, цитру и хризантему — они были спрятаны над потолочной панелью в чулане. Я была удовлетворена и готова отправиться восвояси, когда Такэко сказала:
«Кикуно, может, ты с виду и милашка, но ты наглая тварь. Я прекрасно знаю, что у тебя был любовник там, на шелковой фабрике, и ты встречаешься с ним до сих пор. Это его ребенок. А ты солгала и заявила, что это ребенок от нашего отца. Какая же ты бесстыжая сука! Так вот, я хочу, чтобы ты написала и подписала заявление: „Сахэй Инугами не приходится отцом моему ребенку. Ребенок от другого человека“». Конечно, Кикуно отчаянно все отрицала. Тогда Умэко еще раз дотронулась до зада ребенка щипцами, и Кикуно, рыдая, сделала все, как мы хотели. На прощанье я сказала ей: «Если хочешь сообщить об этом в полицию, давай. Нас, конечно, арестуют и посадят. Но сама понимаешь, нас ведь не приговорят ни к пожизненному заключению, ни к смертной казни, и как только мы выйдем из тюрьмы, мы вернемся и расплатимся с тобой». Такэко тоже сказала: «Кикуно, если не хочешь неприятностей, держись подальше от отца и не смей писать ему. Мы наняли целую армию частных сыщиков, и сколько бы ты ни старалась сохранить все в тайне, мы об этом узнаем. А как только узнаем, придем еще разок поздороваться с тобой». Наконец Умэко сказала, смеясь: «Знаешь, если что-то подобное произойдет еще раз, полагаю, это бедное дитя не выживет». Мы думали, что после всего сказанного Кикуно никогда больше не подойдет к отцу. Мы были уверены в нашей полной победе и уже уходили, когда Кикуно, которая истерически рыдала, держа ребенка на руках, вдруг подняла голову и заговорила.
Мацуко помолчала и окинула пронзительным взглядом комнату, и голос у нее вдруг исполнился страсти:
— «Вы изверги! Небо не простит вам то, что вы сделали. Нет, даже если и простит, я сама отомщу. Ради этого я когда-нибудь вернусь к вам. Топор, цитра, хризантема — ёкикотокику, — что означает это слово? Пришли благие вести? Нет, никогда вам не будет благих вестей. Но когда-нибудь топор, цитра и хризантема погубят вас. Попомните мое слово. Тебе — топор, тебе — цитра, тебе — хризантема!» Со спутанными волосами, с искаженным лицом, с кровью, текущей из уголка рта, Кикуно скрежетала зубами, как безумная, и указывала поочередно на каждую из нас. Только не помню, кому что она предрекла.
Мацуко смолкла, доведя свой рассказ до конца. Сидевшего рядом с ней Киё била дрожь, словно он был в лихорадке.
Кто такая Тамаё
Рассказ Мацуко завершился, но еще долго в комнате царило безмолвие. Очевидно, впечатление от страшного ее повествования никак не могло развеяться, все были в смятении и смущенно поглядывали друг на друга. Наконец Татибана, чуть подавшись вперед, спросил:
— Стало быть, вы хотите сказать, недавние убийства совершила именно Кикуно?
— Нет, и не помню, чтобы я говорила что-то подобное, — с привычной злостью возразила Мацуко. — Просто вы сказали, что эти убийства должны быть как-то связаны с топором, цитрой и хризантемой, и я рассказала вам о единственном памятном мне случае, который, как мне кажется, имеет отношение к этому. Не знаю, чем поможет вам мой рассказ, но вы — полиция, вам и решать. Или я не права?
В ответ на эту вызывающую речь инспектор Татибана повернулся к поверенному Фурудатэ и спросил:
— Вы узнали что-нибудь о местопребывании Кикуно и ее сына?
— Госпожа Мацуко позвонила и пригласила меня, но я и сам собирался сегодня прийти сюда и доложить.
— Вы что-нибудь узнали?
— И да, и нет. Есть кое-какая информация, но ничего важного. — Фурудатэ вынул из портфеля стопку бумаг. — Поскольку эта женщина, Кикуно Аонума, осиротела в очень раннем возрасте и не имеет никаких известных родственников, нам было чрезвычайно трудно что-либо узнать о ней. И все-таки мы обнаружили один довольно любопытный факт. Оказывается, Кикуно Аонума — дочь родственницы Харуё Нономия, бабушки барышни Тамаё и жены Дайни Нономия, благодетеля господина Инугами.
Присутствующие удивленно переглядывались.
— Полагаю, это объясняет, почему Инугами был так привязан к Кикуно, — продолжал поверенный. — Как сообщает «Биография Сахэя Инугами», господин Инугами относился к Харуё, жене Дайни, с большой любовью, как к матери или сестре, и чтил ее за ее святую доброту. Поскольку Кикуно была ее единственной живущей кровной родственницей, господин Инугами, наверное, пытался воздать за щедрость Харуё, покровительствуя Кикуно и пытаясь сделать дитя, которое она подарила ему, своим наследником.
Усмешка скривила губы Мацуко — явный признак ее решимости не допустить ничего подобного. Три кровные сестры обменялись злобными взглядами.
— Итак, после сказанного позвольте мне вернуться к последующим действиям Кикуно. Очевидно, она настолько испугалась угроз, что исчезла из Ина вместе с Сизумой — так он был назван господином Инугами — и уехала к дальним родственникам в Тояму. Она решила держаться подальше от господина Инугами и, кажется, ни разу не писала ему. Там они и жили, но когда мальчику исполнилось три года, она оставила его на родственников и вышла замуж. Однако, за кого она вышла, мы установить не смогли. Все произошло более двадцати лет тому назад, и ее родственники все погибли во время войны при бомбардировке Тоямы. Другой родни у этих людей не было. Здесь след Кикуно теряется. Кажется, никому в этой семье не выпало счастья.
Фурудатэ тяжело вздохнул.
— Далее, что касается Сизумы. Один из его бывших соседей вспомнил его. Сизума был усыновлен родственниками, на которых его оставила Кикуно, приняв имя — Цуда, а не Аонума. Цуда были очень небогатыми, но, очевидно, добрыми людьми, и поскольку собственных детей у них не было, они вырастили Сизуму как родного сына. Есть вероятность, что господин Инугами передал Кикуно не только топор, цитру и хризантему, но и значительную сумму денег. Она оставила часть этих средств на воспитание Сизумы, так что он смог по крайней мере кончить неполную среднюю школу. После этого он, кажется, работал где-то, но был призван в двадцать один год. Его демобилизовывали и снова призывали несколько раз, но в конце концов, весной или летом тысяча девятьсот сорок четвертого года, снова призванный на службу, он был приписан к воинской части в Канадзаве. Дальнейших сведений о нем мы не имеем. Вот и все, что нам известно о Сизуме, — об остальном можно только гадать.
— Но… — На этом месте Киндаити впервые раскрыл рот. — Вы же можете выяснить, куда его часть была послана из Канадзавы.
— Нет, не можем, — мрачно ответил Фурудатэ. — Сами знаете, какой хаос царил всюду в конце войны. Документы, к примеру, либо утеряны, либо находятся в таком беспорядке, что определить, куда какая часть была послана, попросту невозможно. Кроме того, если из других воинских частей люди понемногу возвращаются домой и приносят сведения о тех, кто еще не вернулся, то, насколько нам известно, ни единый солдат из части, где служил Сизума, не вернулся. А если учесть, в каком состоянии находились военные транспорты в тот момент, весьма вероятно, что их корабль был атакован в море и все они спят на дне морском.
Тяжкое унынье охватило Киндаити после всего, что сказал поверенный. Если сведения его верны, то под какой же несчастливой звездой родился этот молодой человек, Сизума! Его, не имевшего возможности заявить о себе и предъявить свои права, данные ему по рождению, ко всему прочему ждал безвестный конец. Рожденный в безвестности, погибший в безвестности — не была ли жизнь Сизумы в буквальном смысле мимолетным сном? Киндаити не мог не пожалеть этого человека.