Неназванный информатор передавал циничную шутку, брошенную якобы кем-то из советских представителей при ООН сразу после того, как была произнесена речь американского президента: «Выпьем в память советских дипломатов, погибших от советских ракет».
С этого момента секрета больше не существовало. Президент Соединенных Штатов Америки объявил, что будет добиваться ликвидации советской ракетной базы на Кубе любыми средствами, вплоть до военных{849}. И действительно, беспокоясь за судьбу семьи, и для того, чтобы продемонстрировать серьезность своих намерений, он тут же отправил подальше за город, в Виргинию, жену и детей. Впрочем, весьма сомнительно, чтобы это могло сохранить их, если бы в действительности разразился ядерный кошмар.
В тот же день, 22 октября, Кеннеди обратился с письмом к Хрущеву. Выразив в нем решимость не допустить пребывания советской ракетной базы на Кубе, он продолжал: «Ни один человек в здравом уме в ядерный век не может сознательно бросить мир в войну, которая, как это кристально ясно, не может выиграть ни одна сторона и которая может привести только к катастрофическим последствиям для всего мира, включая агрессоров»{850}.
Дискуссии в высших американских кругах завершились 23 октября, когда Кеннеди подписал Сообщение № 3504 (иначе говоря, президентское распоряжение) о введении блокады Кубы 24 октября с двух часов дня. В последний момент слово «блокада» было заменено, по предложению Роберта, эвфемизмом «карантин», что, разумеется, не меняло сути дела. Замена термина мотивировалась тем, что блокада — это в международном праве акт войны, тогда как слово «карантин» такой коннотации не имеет.
На самом деле между обоими терминами никакого различия не было, но как намеченную меру ни называй, она не являлась блокадой в полном смысле слова, — ведь речь шла о недопущении на Кубу именно советских судов или кораблей стран, входивших в советский блок. Более того, суда, везущие мирные грузы, пропускались, будучи подвергнутыми досмотру. В некоторых случаях не предусматривался и досмотр, если американская сторона была убеждена, что на корабле не находятся военные грузы. Наконец, в случае появления, допустим, двигавшихся в направлении острова кораблей западноевропейских стран преграждать им путь американцы не собирались.
Кроме того, в случае введения блокады конгресс мог потребовать немедленного предоставления ему президентского доклада, а это лишило бы Кеннеди свободы рук. Слово «карантин» было совершенно новым и для военной, и для дипломатической практики, и для парламентских словопрений, и вмешательство конгресса не предполагалось, а если бы оно возникло, его не трудно было бы отклонить.
Так что многое, включая словесные ухищрения, возникало спонтанно. Разумеется, дело было не в словах, а в существе дела — мир действительно вплотную приблизился к ядерной войне.
Президент утвердил план операции «Ножны», согласно которому намечалась восьмидневная боевая подготовка, с тем чтобы на девятый день осуществить вторжение на Кубу силами 90 тысяч морских пехотинцев. Одновременно переводились на полное боевое дежурство болеее 200 межконтинентальных ракет, к берегам СССР направились 12 подводных лодок «По-ларис» с 144 ядерными боеголовками, а с западноевропейских, южноазиатских и дальневосточных аэродромов в воздух были подняты 60 бомбардировщиков с термоядерными бомбами (у их командиров были запечатанные конверты с обозначением цели бомбардировки; конверты необходимо было вскрыть по радиосигналу). Как только самолеты завершали дежурство, на смену им поднимались новые.
Западноевропейские партнеры известили американского коллегу о полной поддержке его решений. Соответствующие заявления сделали не только премьер-министр Великобритании Гарольд Макмиллан и федеральный канцлер Западной Германии Конрад Аденауэр, в чьей позиции Кеннеди не сомневался. Аналогичным образом повел себя и президент Франции, который в последние годы демонстрировал волю в проведении самостоятельной, независимой от США политики. Де Голль заявил прилетевшему к нему Д. Ачесону: «Передайте президенту Кеннеди, что Франция едина с Соединенными Штатами Америки. Передайте ему, что на его месте я поступил бы так же». Послу в Париже Чарлзу Болену де Голль повторил, что он был и остается сторонником твердого курса. По завершении Кубинского кризиса Кеннеди послал в Париж госсекретаря Раска, чтобы выразить де Голлю признательность за поддержку{851}.
Карантин, согласно приказу президента, вводился до тех пор, пока с территории Кубы не будут устранены иностранные, то есть советские, «наступательные» виды оружия — ракеты и бомбардировщики{852}. Так что и относительно «набора» запрещаемых к ввозу на Кубу видов оружия существовала явная селекция — американскую администрацию, прежде всего президента, крайне беспокоили только те из них, которые могли поразить, причем с катастрофическими последствиями, цели на территории США.
Впоследствии не раз в научных дискуссиях, на конференциях, в исследовательских трудах ставился вопрос, почему президент Кеннеди сразу пошел на обострение ситуации, не использовав дипломатических средств, не прибегнув к секретным переговорам. Большинство авторов согласны в том, что он ввел карантин, исходя из очевидного дисбаланса сил в пользу США, в уверенности, что советское руководство не пойдет на риск ядерной войны. Но в этом случае остается открытым вопрос, почему же Кеннеди был столь взволнован самим фактом размещения советских ракет на Кубе. По-видимому, прав Ф.М. Бурлацкий, полагающий, что здесь фигурировал и психологический фактор, что Кеннеди был сильно «подогрет» секретным размещением ракет, обманными, как он полагал, заявлениями советских представителей. «Играл роль психологический фактор, а не рациональный политический расчет»{853}. Дополняя Бурлацкого, бывший советник Кеннеди Т. Соренсен говорил: «Он (Кеннеди. — Л. Д., Г. Ч.) полагал, что, раз уж его обманули, мало смысла вновь обращаться к Хрущеву по дипломатическим каналам, не продемонстрировав сперва, что Соединенные Штаты готовы ответить»{854}.
Предотвращение ядерного апокалипсиса
Кеннеди, политически созревавший по мере развития кризиса, начинал понимать, что вероятному противнику надо дать возможность и благовидный предлог для отступления, что его не следует ставить перед свершившимися фактами, что высшая цель — это предотвращение ядерной войны. Вновь и вновь он вспоминал китайскую поговорку о «золотом мосте» для отступления противника.
Именно поэтому одновременно с силовым давлением на СССР в действие вновь вступали методы тайной дипломатии. 23 октября Роберт Кеннеди явился в советское посольство. Он заявил, правда, что инициатива принадлежит лично ему, но было ясно, что действует он и по поручению президента. Беседа с послом Добрыниным показала, что, не предлагая еще конкретных путей выхода из кризиса, высшее американское руководство озабочено складывавшейся ситуацией и готово искать пути выхода из нее{855}.
24 октября в ответ на действия американской стороны правительство СССР заявило, что установление морской блокады Кубы представляет собой беспрецедентное агрессивное действие. Правительство Хрущева угрожало, что США ведут дело к мировой термоядерной войне. Это означало, что советские корабли, которые в это время направлялись к Кубе, окажут сопротивление блокаде и будут продолжать маршрут, что их командиры отвергнут требование досмотра.
Обстановка всё более накалялась. По указанию президента в стране готовилось введение военного положения. Предусматривалась возможность в ближайшие дни перевода аппарата Белого дома, Пентагона и других важнейших ведомств в более безопасные места. Семьи государственных руководителей были предупреждены, что им, возможно, придется скоро перебраться в отдаленные районы (семья президента, как мы знаем, уже находилась за пределами столицы).