и., не глядя на нее, глухо пробормотал:
- Тоже пойду!
И вышел с расшнурованным ботинком на улицу. Присел на скамейку, завязал шнурок и впервые в жизни пожалел, что он не курит и не пьет. Он должен убить ее. Но он знал, что никогда и никого не убьет. И даже не ударит. Комара, который будет гудеть у него перед лицом, он просто отгонит, а не пришлепнет его на своей щеке. Как поступают в таких случаях он не знал. Мелодрам он никогда не смотрел. Ему, конечно, было известно, что иногда жены изменяют своим мужьям и наоборот. Теоретически. Это его не касается. Так он был уверен до сих пор. И даже сомнения не возникало. Не то, что был уверен, ему даже в голову не могло прийти, что когда-нибудь такое с ним произойдет.
Он поднял воротник, затолкал руки в карманы и пошел, куду глаза глядят, не разбирая дороги. Внезапно он остановился, огляделся и понял, что стоит на железнодорожном вокзале. Он понял, что это не случайно. Подошел к кассе, достал все деньги, которые были у него, и попросил кассиршу дать ему самый дальний билет, насколько у него хватит денег. А в каком направлении, ему безразлично. Ему хватило денег до самого далекого муниципалитета империи Березовского, куда добровольно никто не уезжал. Его подкармливали дорогой сердобольные пассажиры, потому что видели, что у ничего нет. Он не знал, сколько суток он ехал, в какую сторону ехал и зачем он ехал куда-то. Он не чувствовал ни времени, ни пространства, ни себя. Ему казалось, что его вообще не существует, а есть какая-то оболочка. Эта оболочка спит, смотрит в окно на бесконечные однообразные пейзажи, жует поданное ему яйца, сваренное в крутую, и на все вопросы отвечает односложно.
Это не он, это кто-то другой, ему не известный. Может быть, вообще ничего нет. И хорошо, если бы ничего не было. Потому что ничего и не надо.
Однажды проводник растормошил его. Он лежал на верхней полке, с которой спускался крайне редко.
- Станция ваша сейчас будет.
- Моя?
- Да! Ваша. Стоянка полминуты. Идите за мной! Я отрою вам дверь. Больше никто, кроме вас, не выходит.
Проводник открыл дверь в тамбуре. Никакой станции он не увидел. Посмотрел с удивлением на проводника. Кругом была тайга.
- Но здесь же ничего нет! – воскликнул он. – Одни деревья.
- Не знаю,- равнодушно проговорил проводник. – У вас билет до 1407-го километра. Вот видите! Он и есть!
На столбе была табличка «1407 км». И больше ничего, что бы напоминало станцию. Он спустился. Поезд ушел. Наступила тишина. Он поднял воротник, засунул руки в карманы и пошел, куда глаза глядят. Какая ему была разница. Теперь ему приходилось глядеть, потому что в тайге слепой не пройдет и шагу. Тут же упадет. Шел до тех пор, пока не стало смеркаться. Солнца уже не было видно.
Сел на упавшее дерево и понял, что скоро должен умереть. Вот и закончилась его жизнь. Было понятно, что совсем недолго ему осталось видеть этот белый свет. Непонятно было другое: как это произойдет и слишком ли это будет мучительно. Его может задрать медведь или разорвать волки, он может замерзнуть ночью или загнуться от голода… А в общем-то ему было всё равно. Всё-таки он решил найти для ночлега более подходящее место. Пошел дальше. Лес становился всё сумрачнее и враждебнее.
Никогда он еще не был в тайге. Одиночки-новички не имеют никаких шансов выжить в тайге. На каждом шагу здесь подстерегает смертельная опасность. Или умирают от голода, или их растерзает хищник, или замерзают. Штукатур этого не знал, а поэтому выжил. Он прошел еще немного и огляделся. К своему удивлению увидел избушку. Постучал в дверь. Прислушался. Никто не ответил. Он толкнул дверь. Постоял, пока глаза привыкали к полумраку. Это была охотничья сторожка. Она была пуста. У охотников есть обычай: покидая сторожку, оставлять в ней запас пищи, немного дров и спичек для тех, кто придет после них. Может, на сторожку набредет бедолага, у которого ничего нет, и тем самым они спасают ему жизнь.
Растопил печь, сварил из крупы супчик и после того, как поел, почувствовал смертельную усталость, прикорнул на лавку и мгновенно уснул, как будто провалился в бездну. Проснувшись, он не мог понять, сколько же он проспал. В маленькое окошечко лился дневной свет. Долго лежал, оглядывая свое убогое убежище и думая, что же ему делать дальше, как всё это завершить. Стал собираться, хотя не знал, куда идти. А впрочем, не важно. Ему это было безразлично. Жизнь потеряла для него всякий смысл. Быстрей бы всё закончилось. Теперь ему хотелось одного: умереть. Но как это произойдет, он не знал. Неопределенность мучила его. Увидел чашку с недоеденным супом и вспомнил, что вчера на полке видел несколько сухарей. Достал сухари, на пол что-то упало. Он поднял бритву. Это была старая бритва с костяной ручкой, изогнутой в форме полумесяца. Такую он видел у деда в детстве.