ЛИТЕРАТУРНЫЙ ВЕЧЕР В АЛЕКСАНДРИИ
...ты красавица, интеллектуалка,
тебе не жалко, что жизнь
проходит караваном, а смерть
огромным ятаганом спешит
с песком и вихрем вместе смешать
последнюю постель зарыть, закрыть
в историю, как в шкаф, нас всех?..
Но как это было замечательно — вернуться в Александрию! Она была счастлива. Она выздоровела. Она выздоровела от всех своих болезней — от Цезаря, от Антония, от ненужной беременности, от Рима, от позорного заточения в Трастевере! Она вновь стала здорова и свободна! В открытых носилках держала маленького сына на коленях и говорила ему, что вот его город!..
— ...Антулёс!.. Наша Александрия!.. Наш город!.. Здесь ты будешь жить, здесь мы будем жить всегда, всегда-всегда!..
Его глаза смотрели на мать серьёзно и доверчиво. Он уже многое понимал. Она начала рассказывать ему о городе, быстро произнося слова... И вдруг целовала его тёплые нежные щёки, быстро-быстро... А деревья поднимали вверх свою зелень. Балконы пузатились, выщербленные каменные серые ступеньки домов, простых людских жилищ, бежали на улицу, небрежные, будто женщины, которые наспех накинули домашнее платье. Окна казались голубыми. Дома шли навстречу царице — яркие, жёлтые, розовые, красноватые. Ослы, гружёные притороченными пёстрыми полосатыми вьюками, бежали, бодрые с утра. Мощные, с большими рогами, волы тянули бодро двухколёсные повозки, и большие колеса крутились... Высокие шапки и острые бороды сирийцев и иудеев, их цветные длинноватые одеяния, красные штаны и лёгкая обувь... Царица приказала нести её улицами сирийских и еврейских кварталов. Открытые террасы несколькоэтажных домов заполнялись любопытствующими людьми, замелькали белые покрывала женщин... Её несли по городу без охраны, она всем казала себя и своего сына. Спутникам своим она приказала направляться другой дорогой, более короткой, во дворец. А сама двигалась александрийскими улицами... Какой-то продавец квашеного молока подошёл запросто к её носилкам и спросил, не хочет ли царица чашку молока. И она, разблестевшись глазами живыми изумрудными, красивая, быстрым движением головы откинула на плечи лёгкое прозрачное ярко-жёлтое покрывало, расшитое блестками, и улыбалась стремительными прерывистыми улыбками и протянула руку в лёгком красном рукаве. И жадно пила. И, смеясь нежно, дала отведать сыну... Затем вынула монеты из круглой сумочки, привешенной к поясу, украшенной сплошь золотым плотным цветочным узором, и протянула торговцу.
— Серебряный денарий! — сказала улыбчиво. — Попробуй на зуб!
Люди сходились и им было весело. Продавец молока попробовал монету на зуб несколько картинно, желая доставить развлечение царице. Все смеялись. Он спросил нарочито льстиво, не надо ли отсчитать сдачу.
— Нет! — отвечала она звонко. — Это тебе в честь моего возвращения!
Все были доброжелательны и веселы. Гомонили по-доброму. Она вдруг вспомнила, что ведь похожая сумочка была у Вероники, или у Вероникиной камеристки... Но Маргарита усилием воли не дала своему лицу омрачиться...
Максим выехал ей навстречу верхом, окружённый группой одетых ярко воинов. А рядом с ним, тоже на коне, улыбался ласково Аполлодор, и чёрные Аполлодоровы кудри соотносились с красивой гривой тёмно-цветного коня, поводившего лоснистыми боками...
— Аполлодор!.. Максим!.. — Она замахала им левой рукой, блеснули на солнце золотые кольца, а правой рукой обхватила сына. Мальчик тоже махал ручкой, уже осознанно радуясь появлению людей, которые обрадовали его мать... Максим стал говорить, что они встречали её на парадной дороге, и тут им сказали, что её несут кружным путём...
Смех, улыбки, разговоры, немного несвязные... Во дворце Хармиана уже расхаживала у подножья большой лестницы. Маргарита побежала к ней, отдала ей ребёнка, которого Хармиана приняла на руки, приговаривая ласковые греческие словечки. Мальчик отворачивал от неё головку и смотрел на мать. Маргарита возвратилась к нему, поцеловала, сказала, что сегодня же придёт к нему в детскую... Хармиана поглядела на царицу-мать ревниво, прижала пухлую ручку мальчика к своим губам, к большому рту. Маргарита рассмеялась...