Клер стала разливать чай, сделав знак Анфисе Никитичне оставить их одних.
— Я сегодня смотрела на дождь, и мне было очень грустно, пока вы не пришли, — Клер посмотрела на него сквозь ресницы, — а все… Мама играет на фортепиано, поет, с ней Марфа Семеновна, тоже поет и смеется. Ольга пригласила подруг, они обсуждают свои наряды, которые наденут в воскресение на прием у Саниных. Им весело. Даже горничные смеются и радуются жизни… Только меня ничего не радует. И никому нет до меня дела.
Глаза их встретились. Две пары черных глаз. Только глаза Клер были темнее, черные, как сама чернота. А глаза Кузьмы Антоновича, более светлые, немного насмешливые, с веселыми искорками в глубине, по сравнению с ее глазами казались звездным ночным небом.
— Но вас ведь радует мой приход, — сказал он и усмехнулся, но не зло, а как-то дружески.
— Конечно, — улыбнулась она, сжимая его руку своей, — но у меня нет подруг, и даже моя родная сестра постоянно обзывает меня бастардессой! Как я могу любить ее, если она совсем не любит меня?
— Ваша сестра еще слишком юна, чтобы понимать, что она делает. Она завидует вам, вашей красоте, даже вашему происхождению. Ей кажется таким романтичным происхождение от какого-то неизвестного маркиза, даже если и незаконное.
— Но ведь она всему городу разболтала, что я ей не сестра!
— Это только придает вам романтический ореол. Ведь вы наполовину француженка, к тому же дочь принца, тем более, что так божественно красивы!
— Моя мать считает, что я должна гордиться своим происхождением. Но я не считаю так. Бастардесса всегда бастардесса, даже если она прекрасна, как…
— …вы, — вставил гусар.
— Прекратите! – воскликнула Клер, — зачем вы дразните меня? Я постоянно думаю о своем настоящем отце. Матушка отказывается назвать его имя, так как поклялась хранить его в тайне… Уж лучше бы она вообще скрыла мое происхождение! Тогда, может быть, я не чувствовала бы себя такой чужой в своем доме!
Кузьма Антонович смотрел на нее толи с интересом, толи с удивлением.
— Но ведь ваша сестра все отдала бы, только бы быть на вашем месте! – сказал он, и Клер снова не могла определить по выражению его лица, говорит ли он правду, или просто смеется над ней, — она все на свете отдаст, чтобы получить вашу красоту и вашу загадку. Ведь в ее жизни никакой загадки нет. Только платья с воротниками, расшитыми жемчугом.
Клер рассмеялась. Ей вдруг стало легче, как становилось всегда в обществе своего нареченного жениха. Она отпила глоток из чашки и поставила ее на стол, звякнув ею о блюдце.
— Кстати, я собираюсь надеть платье из зеленого атласа, и к нему приколоть на волосы зеленые перья райской птицы. Что вы скажете по этому поводу? – задорно улыбнулась Клер.
— Скажу, что получу пару вызовов на дуэль. Но мне не привыкать. Честно говоря, я не истребим, так что надевайте, что вашей душе угодно. Я сумею защитить вас в любом наряде.
Теперь они засмеялись вместе, и Клер услышала, как приоткрылась дверь в гостиную Ольги. Видимо, девушки заинтересовались их беседой. Она повела глазами в сторону двери, и Кузьма Антонович вдруг заговорил совершенно скучным серьезным голосом, каким и положено говорить приличному зануде:
— Прошу заметить, Клара Ивановна, что когда Иван Грозный приказал казнить боярина Кошкина, общинных земель в России уже не существовало. Земли располагались черезполосно, но принадлежали они почти все не свободной общине, а разного рода помещикам, которые имели право поступать с ней по своему разумению. И, как вам известно, ценнейшая Клара Ивановна, царь Иван Васильевич раздавал земли казненных им бояр своим опричникам и другим близким к его персоне людям…
За дверью раздались смешки, после чего тихие шаги и шуршание платьев направились в сторону гостиной, дверь закрылась, и наступила тишина. В этот момент Клер и Кузьма Антонович так и покатились со смеху, и смеялись до слез, не в силах остановиться в течении нескольких минут, пока Клер не перевернула чашку, и не стала звать Анфису Никитичну, чтобы та прибрала и унесла приборы.
Глава 2
Вечером субботнего дня Клер сидела в кресле в своей спальне, держа на коленях книгу. Книга была раскрыта все на той же странице, что и несколько дней назад. Пальцы Клер перебирали листы, но глаза ее почти не мигая смотрели на пламя свечи. Сегодня, после долгого разговора с отцом, Иваном Семеновичем, она снова и снова вспоминала свою жизнь.
Мадам Элен, или Елена Рудольфовна Витьева, теперь носившая фамилию Велецкая и бывшая почтенной матерью семейства, когда-то вела жизнь не такую спокойную и умиротворенную, как в последние годы. Даже и сейчас лицо ее сохранило следы былой несравненной красоты, которой она пользовалась гораздо больше и гораздо выгоднее, чем ее меланхоличная дочь Клер. В молодости она попала в Париж, где встретила и полюбила одного из самых знатных и красивых (по ее словам) мужчин на свете, некоего маркиза, имя которого она поклялась по неизвестной причине хранить в тайне, и тайну эту хранила до сих пор. Но самый знатный и благородный мужчина в мире, узнав, что его малознатная подруга в положении, оставил ее не произвол судьбы, что она ему тут же простила, поняв всю деликатность его положения. Она, будучи женщиной рассудительной, приняла предложение одного из своих поклонников, и вместе с ним вернулась на родину в виде замужней и благородной дамы. Ее муж понял свою ошибку не сразу, но в течение всей жизни ни разу не упрекнул свою жену ни в чем, и, более того, пережив разочарование и будучи человеком спокойным и терпимым, предпочитал во всем потакать супруге, чем иметь дело с ее плохим настроением.