Не успел Ворохтин закинуть в лодку сумку, как помощник, следующий за ним тенью, изрек:
– Довожу до вашего сведения, что Саркисян запретил вам пользоваться лодками и прочим инвентарем съемочной бригады.
Ворохтин сел в лодку и стал отвязывать ее от крюка.
Студент постоял посреди причала и опустился на корточки.
– Я вас предупредил, – многозначительно сказал он и сплюнул под ноги.
Ворохтин взялся за кольцо, дернул, но мотор не схватился. Дернул еще раз – тот же результат. Пришлось снять кожух и на ощупь проверить провода.
– Свечу ты свинтил? – спросил Ворохтин у студента.
Тот немедленно вскочил на ноги и быстро пошел на берег.
– Я выполняю распоряжение режиссера! – крикнул он уже из темноты.
Ворохтин двинул кулаком по кожуху мотора.
«Можно послать их всех, сесть в машину и уехать домой! Можно! – в сердцах подумал он. – Но там же одни режиссеры и операторы! Я уже не говорю про врача, но хотя бы занюханного фельдшера с собой взяли. На крайний случай ветеринара! Ни бинта, ни зеленки…»
Он наклонился и поднял с пола весла.
Глава 14
Во мраке ночи
Лучи фонарей скользили по стволам деревьев, и длинные черные тени ползали по песку, как гигантские черви. Ворохтин шел на свет, где стояла группа. Этот остров в отличие от Четвертого был пологим, больше напоминая большую песчаную отмель. Широкий пляж протянулся почти на двадцать метров и упирался в густые колючие кусты.
Чем ближе Ворохтин приближался к группе, тем отчетливее слышал оживленные голоса. Время от времени они словно взрывались, и дружный смех эхом катился над озером. «Наверное, ничего страшного не случилось», – подумал он, невольно замедляя шаги.
Он вышел на полянку, освещенную светом нескольких фонариков. Группа стояла кругом, обступив лежащее на траве скомканное одеяло.
– Уф-ф! – с облегчением вздохнул Чекота, глядя на Ворохтина. – А я подумал, что это медведь!
– Штаны сухие? – спросил его кто-то. Снова раздался смех, и его эхо отозвалось из глубины леса.
– Господин спасатель решил напоследок еще раз выполнить свой долг? – беззлобно произнес Саркисян и, вероятно, желая успокоить Ворохтина, по-свойски добавил: – Представляешь, а мы не можем ее найти! Она не отзывается!
– Как это – не можете найти? – не понял Ворохтин и огляделся. – Вы осмотрели остров?
– Это ж не Тверская! – отозвался один из техников. – Здесь темно!
– Надо прочесать остров, – сказал Ворохтин.
Группа восприняла это предложение без энтузиазма. Над скомканным одеялом повисла тишина.
– Мы уже отсняли все, что надо, – за всех высказался Саркисян. – Страху нагоним – будь здоров!
– Да и темно уже слишком, – поддержал его Чекота.
– Мы с рассветом продолжим, – сказал Саркисян.
– Извините! – вдруг раздался в темноте женский голос, и в первое мгновение все подумали, что это Лена. Но в круг вышла Кира. Она часто дышала, словно ей пришлось немало пробежать.
– И тебе тоже не сидится в теплой палатке? – с умилением произнес Саркисян, узнав Киру. – Вот молодежь! Ни сна, ни покоя!
– Вы меня даже не подождали! – обиженным голосом произнесла журналистка. – Мне пришлось за вами на веслах…
– Зря приплыла, – сказал Саркисян. – Мы возвращаемся.
– А как же Лена? – произнесла Кира. До нее только сейчас дошло, что группа вовсе не собирается искать пропавшую женщину.
– А что Лена? Что мы еще можем сделать? – пожал плечами Саркисян. – Мы остров два раза оплыли, и кричали, и свистели… Надо дождаться рассвета. Так что, малыш, поехали на базу греться.
Он попытался обнять девушку за плечи, но Кира отступила на шаг, и Саркисян шлепнул ладонью по сосновому стволу.
– Оставь мне фонарик, – сказал Ворохтин.
– Конечно, нет проблем! – охотно согласился Саркисян, пытаясь оттереть с ладони вязкую сосновую смолу. – А ты, значит, попытаешься найти иголку в стоге сена?
– И мне тоже фонарик! – попросила Кира.
– Тебе лучше вернуться, – посоветовал ей Ворохтин. Он взял протянутый оператором фонарик и посветил в глубь леса.
– Если найдешь что-нибудь интересное, – негромко произнес Саркисян, желая примирения, – не сочти за труд позвонить мне. Я буду здесь через пять минут.
– Я сам справлюсь, – ответил Ворохтин, вглядываясь в кусты, освещенные фонариком.
Саркисян помолчал и сделал еще одну попытку:
– Может, будем считать, что никакого заявления ты мне не писал?
Ворохтин повернулся к Саркисяну и посветил ему в лицо:
– Я никогда не отказываюсь от своих слов, запомни это!
– Почему тогда приплыл сюда?
– Потому что, кроме меня, здесь никто не способен оказать квалифицированную медицинскую помощь.
– Ах, да! – усмехнулся Саркисян. – Конечно. Клятва Гиппократа. Понимаю… – Он повернулся к своей свите, терпеливо ожидающей его, и коротко сказал: – На базу!
Группа пошла к воде. Еще некоторое время по прибрежному песку прыгало световое пятно, затем раздался звук мотора. Он постепенно слабел, пока не утих совсем. И воцарилась тишина.
– Тебе захотелось приключений? – спросил Ворохтин. Он медленно шел напролом через заросли, направляя луч света то вправо, то влево.
– Просто мне стало жалко эту женщину, – едва слышно отозвалась Кира из-за его спины.
Она тоже светила фонариком, но не столько себе под ноги, сколько по сторонам. Глаза ее были широко раскрыты и полны напряженного ожидания. Скорее всего она пожалела о том, что осталась на острове. Когда она стояла в кругу нескольких мужчин, разговаривающих громко и весело, ей не было страшно. Но сейчас ее душа леденела от ужаса.
Ворохтин так резко остановился, что Кира едва не наступила ему на пятки.
– Лена-а-а!! – неожиданно крикнул Ворохтин.
Кире показалось, что у нее в груди сердце остановилось.
– Ой, лучше не кричите! – прошептала она.
– Почему?
Тут она прижала палец к губам:
– Тихо!
Ворохтин замолчал. Они замерли и прислушались. Какая-то птица, громко хлопая крыльями, взмыла в черное небо. Ветка клена, освещенная тонким лучом, покачивалась еще неправдоподобно долго.
– Мне показалось… плачет кто-то, – произнесла Кира.
– Плачет?
Они снова замолчали, вслушиваясь в тишину. Ворохтин вынул из кармана радиостанцию и нажал вызов.
– Не дыши! – сказал он.
Минуту они стояли неподвижно, даже фонарики зачем-то погасили, словно свет мог каким-то образом препятствовать звукам, но не услышали ничего, кроме биения своих сердец.
– Почему она не отзывается? Как вы думаете? – спросила Кира. Волей-неволей она приблизилась к Ворохтину настолько, что коснулась его плечом. Только теперь она заметила, что он выше ее почти на голову, а Ворохтин мимоходом подумал о том, какая журналистка, однако, мелкая.
На вопрос он не ответил, потому как ответа не знал. Предполагать, конечно, можно было всякое, но в такой мрачной обстановке эти предположения лучше было не произносить вслух.
– А может, ее тут уже и нет, – прошептала Кира, очень желая, чтобы именно так оно и оказалось.
– А куда ж она делась? – спросил Ворохтин.
Кира лишь плечами пожала. Чем дальше они углублялись, тем тревожнее становилось на душе у девушки. Она представила, что участвует в «Робинзонаде» и живет на этом острове. Ночь, одиночество, непроглядная темень. Она накрывается одеялом с головой в своем ветхом шалаше и вздрагивает от каждого шороха. Ей кажется, что какой-то худой мужчина с серым лицом приближается к шалашу, останавливается в шаге от него и криво ухмыляется. Он ничего не делает, а только стоит и смотрит на шалаш. А она лежит под одеялом и умирает от ужаса…
Ворохтин снова остановился и приказал ей не дышать. Надавил кнопку вызова на радиостанции и прислушался.
– Хуже, если она утонула, – произнес он.