Значит, так можно. Значит, у кого-то получается.
Вспоминаю, как Марго сказала «ты притягиваешь ненормальных людей»…
Может быть, так и есть? Но если это так, то почему?
Не потому ли, что сама я… ненормальна? Что во мне что-то глубоко нарушено, какой-то дефект, изъян?..
Но… в чем он? И разве было в моем детстве, юности нечто, что могло спровоцировать некое… отклонение?
Я была мечтательным, эмоциональным, но все же вполне заурядным ребенком. Мои родители развелись, когда мне было шесть лет, но ничего ужасного в моей жизни не было… В сущности, у меня было довольно обычное детство.
Как радугой, расцвеченное бабушкиной любовью, даже не любовью… скорее влюбленностью. Потому как для бабушки я была всем. Ее солнцем и луной, ее небом и звездами. Она дышала мной… И вспоминать о потере было тяжело и грустно.
Конечно, бабушка не понимала меня… Потом, уже в юности, в мои двадцать. Мы были совсем как инопланетяне, говорили как будто на разных языках. Мне порой казалось, для бабушки важно лишь, чтоб ты был одет, обут и накормлен, а больше ее ничего не интересует… Она словно не представляла, что у человека могут быть какие-то иные проблемы. И было много ссор и конфликтов, и прочего, за что теперь мучительно стыдно…
Но все же пока была жива бабуля, я чувствовала себя под защитой. Всегда было к кому обратиться за помощью, кому пожаловаться, всегда был кто-то, кто… кто просто-напросто интересовался мной.
И даже если Страшная Женщина кричала, всегда было к кому пойти, чтобы ее не слышать.
А потом бабушка умерла, и мы остались наедине.
7. К ПАПЕ НА ДАЧУ
Отец забрал меня через сорок минут. Кроме него в машине сидели его жена и мой сводный брат, Артем. Брату было десять лет. Общались мы мало. Слишком большая разница в возрасте.
Вообще-то дача принадлежала не отцу, а его жене, вернее даже, ее родителям… Но они в силу возраста появлялись там уже редко. А вот отец, сам родившийся в деревне, дачу любил и охотно ей занимался: косил траву, топил баню, чинил что-то в ветшающем доме…
Я села на переднее сиденье. Отец кратко осведомился, как у меня дела, я так же кратко отвечала, что все в порядке. Говорили мы по дороге мало. Играло радио, отец смотрел на трассу, с его женой у нас в принципе было немного общих тем для разговора… Вообще-то я даже удивлялась тому, что отец приглашал меня в такие вот поездки – впрочем, это случалось не так уж и часто. Не больше двух-трех раз за все лето…
Наконец приехали. Жена отца ушла распаковывать вещи и готовить обед (я предложила помощь, но получила отказ, что было неудивительно, до хозяйственных дел меня здесь не допускали), брат отправился навестить какого-то друга с соседнего участка… И мы с отцом остались одни.
Устроились на крыльце. Отец закурил. У крыльца стояли резиновые сапоги и бочка с водой. За ними виделась обложенная кирпичами клумба. У меня мелькнула мысль, что если бы цветами занималась я сама, я бы сделала все иначе… и растения подобрала бы другие… Но кто меня, конечно, спрашивал.
– Ну, рассказывай, – между затяжками выговорил отец.
– Что?..
– Как жизнь. Как вообще.
– Да вот… к матери в больницу ходила, – и зачем только я про это начала. Вот не собиралась же.
– И что?
– Она меня прогнала.
– Почему?
– Якобы не хочет никого видеть… все ей мешают.
– Так зачем ты вообще пошла? Ты что, не знаешь свою маму?
Как он это сказал. Совсем как Листовский.
– Не знаю… Мне хотелось… ну, поддержать ее, наверно.
– Зря.
Отец стряхивает пепел на землю.
– Сказала не лезть, не лезь. Целее будешь.
– Да я уже поняла.
– Ну а в остальном как? Работу не нашла?
– Ты же знаешь. Я работаю.
– Рисунки эти?.. Этот, как его, фриланс? Это не работа.
– А что, работать – это значит только пахать на заводе с восьми до пяти?.. Мы уже, кажется, это обсуждали.
– Это все Васильна… это она тебя сбаловала. Если б она тебе квартиру не завещала, фиг бы ты болты попинала…