- Не смейте трогать мою мать, никогда, слышите?! Еще хоть раз вспомните ее дурными словами – я за себя не ручаюсь, понятно?! – не сдержалась я.
- Вот видишь, Сергуня? До чего дошел прогресс… Твоя дочь мне уже угрожает! А тебе хоть бы что, козёл ты пьяный! Век бы вас не видела обоих, по горло уже сыта вами, сучье вы отродье! Тьфу, на вас! Ненавижу… Правду мне люди говорили, зря не слушала. А ведь предупреждали, что, мол, не выходи замуж за него, пьет он по-черному, света белого не видит за своей водкой проклятой, а дочь его – убийца собственной матери. Но я не слушала, пошла таки замуж за этого ублюдка. И вот, что я имею: муж-алкоголик, падчерица-моралистка, которая учит меня, как мне воспитывать своего же собственного ребенка, но при этом сама то не святая ведь.
- Единственная шлюха здесь – ты, Светка! Не мой Колька, не мой пацан. Все вокруг об этом говорят. И не смей наговаривать на меня и мою дочь, потаскуха ты эдакая! – отец поднялся из-за стола, еле держась на ногах, и влепил мачехе смачную пощечину.
Мачеха умолкла, схватилась за горячую и покрасневшую от удара щеку свободной рукой и зарыдала. Возможно, мне даже было жаль ее. Хотя… она так нелестно отзывалась о моей маме, о папе и обо мне, что мне бы не следовало жалеть ее. Но почему-то я всё равно чувствовала к ней какую-то жалость. Отца тоже было жалко, но я не одобряю рукоприкладство в семье, какие бы не были обстоятельства и причины такого явления. Тем более, это уже далеко не впервые. Он всегда терпит, терпит, терпит, когда пьян, а потом как взорвется, так спасайся, кто может. Сейчас наступил именно такой момент. Отца вообще лучше не трогать, когда он пьян. То есть, не трогать его почти никогда. Ведь трезвым я его давно уже не видела. Но и мачеха хороша тоже. Пилит его, пилит до последнего, пока его терпение не лопнет окончательно, и пока она не получит от него очередной удар, а иногда и множественные побои, после которых остаются ужасные синяки. Мачеха всегда их скрывает, чтобы не было так стыдно перед людьми. Она ведь работает, как-никак, деньги в семью приносит. И за это, конечно, ей отдельное спасибо. Но если бы она вообще не трогала отца, наплевала на него и его состояние, то всё было бы куда легче. Я знала, что лучше сейчас не трогать никого из них, оставить их наедине со своими пылкими эмоциями и их последствиями. Поэтому я ушла к себе в комнату.
Здесь давно нужен ремонт, на который никогда нет денег. Николке хотя бы стены покрасили, у меня же они изо дня в день всё черней, и черней. Крыша протекает, после зимы, когда тает снег, или когда же льют сильные дожди, здесь вообще невозможно находиться. Я вынуждена укутываться в три одеяла, когда наступают сильные холода, так как отопление давно отключили за неуплату, а в комнате очень холодно, ведь здесь еще старые деревянные окна, которые давно пора выбросить и поставить новые. Были бы деньги… Я бы и сама пошла с радостью работать, но я нигде не училась, меня нигде не берут. Даже уборщицей в нашем местном детсаду не хотят брать. Говорят, что опыт нужен. Но какой опыт для вакансии уборщицы? Не сильно ведь кто-то спешит туда идти, не сильно рвется пахать, как лошадь ломовая, за их копеечные подачки. Поэтому я уже смирилась с тем, что так и умру от холода в собственной комнате, не имея при себе ни гроша, чтобы хоть как-то облегчить себе жизнь и хотя бы попытаться спасти Николашу и спастись самой из этого ада. Я прилегла на кровать, чтобы обдумать всё. Но что будет, если я умру? Кто тогда будет защищать Колю? Не-е-т уж, нельзя мне умирать! Я здесь еще нужна, очень нужна. Хотя бы Коленьке. Вот ради него и борюсь за жизнь, каждый день, выживая на питьевой воде и бутербродах с маслом. Благо, хотя бы это в доме есть. Мачеха постаралась, опять-таки. Но вот только, как бы не поперхнуться когда-нибудь ее хлебом и маслом, ведь она меня каждую секунду моей жизни попрекает этим, мол, какая же я лентяйка, взрослая кобыла, а села ей на шею и свесила ножки, чтобы жить припеваючи, ничего не делая для этого самой. Неужели она думает, что я этого хочу? Нет, конечно же, нет. У меня нет выбора, как разве терпеть ее ежедневные издевки и упреки. Пока что, у меня нет другого выбора. Нужно попытаться еще уснуть, чтобы не думать слишком много. Так ведь можно и с ума сойти. А мне нельзя, на мне Коленька еще. Тем более, подумав о еде, мне сразу захотелось есть, живот начал издавать характерные звуки, заурчал, как сломанный мотор. А я уже сегодня исчерпала свой «лимит». Ведь я и не заметила, как съела все свои бутерброды, пока стояла на кухне после ссоры родителей. Мачеха решила ограничить меня в еде, поскольку я не приношу в дом никакой пользы. Я знаю, она деньгами меня попрекает. Но сейчас мне совершенно всё равно. По крайней мере, именно здесь и сейчас. Только она то ведь не учитывает, что Коленька почти, что полностью на мне. Словно это я – его мать, а не тетя Света. Но не нужно мне поблажек по этому поводу, так как я не ради корысти своей с Колькой ношусь, а потому, что люблю его всем своим сердцем. Наверное, он единственный человек в этом доме, на которого мне не плевать и которому не плевать на меня. Я повернулась бочком, лицом к стене. Плесень уже рисует на ней свои узоры. Кровать скрипит. Кажется, что она вот-вот развалится подо мной. Да и пол здесь, мягко говоря, сырой. Еще бы, если крыша течет. Вот так и живем.