Звуки вокруг продолжали своё медленное, неизбежное биение. Тук. Пауза. Тук. И вместе с ним линии едва заметно пульсировали, будто это они и были венами того огромного сердца.
Некоторое время Кирилл сидел, обняв себя руками, и чувствовал – он не просто в клетке. Он внутри чего-то живого. И это "что-то" явно уже понимало, что он проснулся.
Он сидел, прижав ноги к груди, и слушал – слушал, как по узорам света текут не слова, а волны значения. Первое, что всплыло в его голове, не было речью. Это было ощущение – как будто кто-то осторожно потрогал его ладонь, оставив на коже отпечаток тепла и соли. Потом звук стал сложнее. В нём появились интонации, короткие, как вздохи, длинные, как тяга трубы. Это был не голос, каким он знал голоса людей. Это был голос вещей – голос, что умеет думать в рисунках.
Сейчас он слышал его сначала как шёпот в пустых ведёрках, как эхо далёкого колокола, ударяющегося о небо. Потом ощущение перешло в тело. В висках пульсировало… В зубах чувствовалось что-то вяжущее как от хурмы… В груди билось маленьким, чужим сердцем. Линии на металле, те тонкие, светящиеся жилы, задрожали и зажевали, будто кто-то начал плести на прутьях клетки простую, но упрямую песню.
Песня была не о числе и не о звёздах – она была о дороге. Кирилл увидел – не глазами, а так, как видит сонный мальчик в полудреме. Тропа, вросшая в траву, как линия ветра, и лиственницы, стоящие как исполинские свечи. Был запах сырого мха, и где-то вдали звякнул нож по камню. Он почувствовал, как эта дорога тянется – туда, где он в последний раз толкал эльфийку через просеку, где их тени переплелись с полднем и где над головой разорвалось небо.
Голос корабля был хитрее. Он не произнёс слово “где”, но песня несла вопрос – мягкий, почти детский, как если бы кто-то спросил, не забыли ли они его. И в этом вопросе проскочило ещё одно – тепло и опасность вместе: “Кто разбудил меня?” – и “Ты в теле моего ребра”. Кирилл ощутил, как внутри прутов клетки свет вспыхнул, образуя узор, похожий на отпечаток ладони. Эта ладонь словно накрыла его плечо, не жёлобом железа, а прикосновением.
Он попытался откликнуться. Голос не был устроен, чтобы отвечать словами, но можно было плести обратную нить – жест, звук, мельчайшее движение. Кирилл извлёк из себя первый скрипучий звук – не слово, а кашель, как когда запираешься в сарае и вдыхаешь пыль. Это было мало, но линии тут же отозвались. Пунктирный свет прошёл по прутьям, как будто кто-то по ним постукивал, и в его голове вспыхнули новые образы – короткая картинка. Большая клетка, и в ней – маленькая фигура с узкими ушами, с плащом, который она медленно выправлял на плечах. Сердце в груди Кирилла подпрыгнуло. Эльфийка. Её образ был как стрелка на карте, он указывал направление, и в ответ корабль послал мягкий, тёплый импульс – не приказ, а обещание.
Голос не говорил “освобожу” и не говорил “уберу”. Он говорил иначе. Он показывал структуру, как преподаватель показывает нити на ткани, чтобы ученик понял узор. Линии, попеременно замирая и пульсируя, вырисовывали путь – тонкий, блестящий, как жилка насекомого. Иногда узор всплывал как знак. Круг и разлом – и Кирилл прочитал в нём то, что знали его пальцы давно в другом мире. Дверь на петлях, запертую на замок, и рядом – рычаг, что поворачивается против течения.
Он понял, что корабль не просто видел – он помнил. В его голосе были остатки голосов других. Шепот старой женщины… Смех мальчика, который разбивал звёзды камешками… Скрип старого мотора, пахнущий маслом… Всё это смешалось в том шёпоте, который теперь становился всё яснее, что именно там, где линии соединялись, он чувствовал приказ и заботу одновременно – как если бы гигантская мать кормила котёнка и одновременно учила его ходить.
Потом Кирилл ощутил, как к нему вернулась часть возможностей движения. Пальцы больше не были налиты тяжёлым свинцом. Они дрогнули, зачесались, и изнутри прутов металла, что его окружал, пришёл слабый электрический отклик, как лёгкий укол. Возможно, это был знак того, что даже сам этот корабль зафиксировал его попытку жить. Он потянулся за прутьями, и в этот миг свет тех самых магических узоров выстроил перед ним картинку коридора. Металлические ребра… Лампы, в которых мерцала магическая ртуть… И дверь, внизу которой текла тёмная полоска… Казалось, что сам корабль показывает ему ту часть, где раньше держали пленников.
И в тоне шёпота вдруг возникла новизна – не в словах, а в настроении. Любопытство. Это было словно взгляд младенца, который впервые видит птицу и не знает, назвать ли её другом или добычей.