- Да, перед этим миром мы они и есть. Мы ощетинившиеся степные псы, выгнувшие свои спины только для того, чтобы под этот сраный мир не прогнуться. Мы свою шкуру превратили в шипы, чтобы нас не так-то легко было взять, прогрызть и проникнуть в наши души. Да, это мы. Но задай себе вопрос, кто ты, псих? Ты, в отличие от нас, свои шипы отращиваешь внутрь, чтоб ранить себя, и внутри себя истекать своей же кровью. Может, это ты настоящий преступник пред мироздания законом? Может ты истинный преступник, тот, кто убивает себя, медленно и мучительно. Да, да, быстро убивают себя только неудачники, по неосторожности неправильно выбравшие время и спустившие курок, скорее по случайности, по дурке. Такие, как ты просто истекают себя кровью. Ты скажи мне, кто здесь преступник? Тот, кто хочет позволить выжить своей душе, или же смирившийся с неизбежным, искаженный к себе яростью урод?
Степной Пес отстранился, но Герман еще несколько мгновений видел перед собой его лицо. И по мере того, как оно таяло, постепенно открывая вид на его собственную квартиру, он в точности увидел то, о чем только что сказал этот небритый мужик. В каждом углу его комнат были лужи его личной крови, которой он в какой-нибудь либо жалости, либо злобе к собственному эго истекал. Да, все так именно и было. Его привязки к миру, его личные привязки, которые хоть как-то раньше его с миром единили, теперь сухими струпьями свисали, с его тела, с его сердца, разума, души. Все привязанности его к когда-то загадочному и прекрасному миру давно увяли, отмерли. Мир был неинтересен ему, а он не интересен миру.
Но вот, между колон снова появился туман, и вокруг них завертелись молнии. Невероятная троица, выстроилась в ряд. Каждый из них устремил в это спонтанно созданное пространство свой взгляд. Каждый был преисполнен каких-то ожиданий и надежды. Затем по очереди они шагнули в эту ими созданную реальность. Лишь напоследок Степной Пес повернул голову, посмотрел на Германа, взял со стола пачку денег, аванса который предоставил Преображенский, и бросил ее Герману на колени. Он говорил что-то, но слова его просто в голове гудели, даже не донося до сознания смысл.
А потом он исчез. Регина исчезла. Селеста исчезла. И Герману сделалось невыносимо. Невыносимо остаться. Он вдруг испытал какое-то давно забытое им чувство. Не то дружбы? Нет. Скорее причастности. Желания быть причастным. Вот. Ему захотелось быть другом Селесты. Каким-нибудь помощником Регины. Каким-нибудь младшим помощником младшего помощника, хотя бы. И хотя бы чуточку таким крутым и умудренным, как Степной Пес? Да, черт возьми, он захотел сделаться таким же степным псом. Но больше всего этого он хотел что-то в своей жизни исправить. Исправить тот поворотный момент, который привел в то самое место, в котором он в данный момент сидел.
Он опустил голову, и посмотрел на пачку денег, лежавшую у него на коленях. А она оказалась бутафорной подделкой. И именно в этот момент слова, высказанные Степным Псом, все это время блуждавшие по внешней части его черепа, словно вибрации после удара по колоколу, устремились внутрь, и достигли сознания.
- Смотри, чем с тобою расплатились эти шутники! Такую пачку денег ты можешь встретить разве что в магазине сюрпризов, на полке между товарами для Хэллоуина и подушкой-пердушкой!
И Герман отбросил игрушечную пачку и вскочил, и побежал к порталу, приготовившись нырнуть. Но его схватили за руку. Кто-то вдруг схватил его за руку. И ему захотелось завизжать. И завизжал бы, если б смог. Горло сковал страх.
***************15
Мы всего лишь пытаемся чинить биомеханические составляющие устройства, которое зовем своим телом, но о конструкции сознания и души знаем еще меньше, и потому именно сознание и душу лечим мы обманом
Герман вдруг почувствовал тот самый мистический сквозняк, вдохнул запах той самой отработки, всенепременно сопровождавшую темные тоннели метро. Сделал шаг, и споткнулся о лавку, свалился на нее, вдохнул вонь ее полировки, отглаженной тысячью тысяч задниц. А когда глаза привыкли к окружившему его мраку, увидел, что снова был на той самой станции, где распутывал шнурки несколько часов назад. Но вот только какие-то хулиганы внутри нее вырубили свет. Взорвали что-то? Герман не знал или не помнил. И это было неважно. Он прыгнул. Прыгнул внутрь того тумана. Он вернулся в реальный мир? Ведь с этого моменты начались его провалы. Или погрузился в виртуальную реальность? И теперь должен что-то увидеть, сделать?
Он поднялся, но тот, кто его за руку схватил, резко потянул обратно. Тогда Герман, выставив вперед свободную от захвата руку, попробовал сделать какие-то шаги, но не рассчитал с длинной лавки, зацепился за ее край, и снова рухнул, теперь уже на пол. Тот самый пол, который вдыхал уже этим утром. Во рту тут же появился вкус пыли и останков тысячи тысяч подошв и вытертых подметок. Они, обрадованные вновь проявленному к ним вниманию, с готовностью заскрипели на зубах. Звук от грохота его тела казался достаточно громким, чтобы заполнить всю станцию, но он не распространился далеко. Напротив, подобно какой-то жвачке, только что из нее надутого и лопнувшего пузыря, вернулся обратно, и прилип к коже и губам. Звук не просто не распространялся, он выворачивался, становился тишиной. И эта странная тишина объяла и сдавила Германа с такой силой, что показалось, еще немного, и вывернет наизнанку и его.