Вот и теперь, Герман согнулся, ощущая пронизывающий его насквозь этот холод. А тело приготовилось дрожать. Бессознательный разум принялся отслеживать и щупать появившийся иней на краях дыры. Уж неизвестно, только что он появился или лежал там всегда, придя сразу, вслед за коварной дырой. Но теперь он уверенно лежал, и искрился в лучах теплого света, который из тела Германа сквозь дыру вылетал.
- Какого черта ты делаешь здесь?
Голос озадачил Германа и напугал. Его вдруг окружила темнота. Но правильней сказать, исчезли хоть как-то раскрашенные тени. Неужели, он, действительно заснул? Да, точно, все, происходившее с ним, ему лишь снится. И крики и ревы, и беснующиеся своими змеями-щупальцами хищники-твари. И похищенные ими люди, отнятые у родных, утащенные в какие-то стремные небеса. Герман решил, что заснул, и только от этого испытал облегчение, а от полученного облегчения получилось вздохнуть, и захотелось даже съязвить, мол, где именно я делаю, здесь, в куске вот этой полутьмы? Или просто в куске темного ….
Он вдруг увидел человека. Тот просто вынырнул из того самого куска темного чего-то. Он был невысоким, с круглой лысой головой. На ней, как и у большинства голов, светились два глаза. Большие, они выделялись на лице настолько, что казалось, готовы были выпасть и поскакать. Но их сдерживала красная сетка сосудов. Наверное, распухших сосудов. Будто глаза эти плакали, да, эти глаза привычны были к плачу, или же саму голову переполняло лишнее давление какое-то. Каких-то странных знаний, так подумал Герман. А вот цвет зрачков притягивал, пугал и завораживал, и делал это все одновременно. Это был цвет теплого южного моря. Тропического, и окруженного множеством пальм, которые на самом деле, оказались ресницами. Цвет подобно волнам, выплескивался из глаз, и разливался. И мягко окутывал, ложился на того, кто оказывался перед ним. Предлагал, нет, заставлял изливать душу.
Герман и дальше бы тонул в этих глазах, но над левой бровью незнакомца, что-то нависало, и постоянно приходило в движение. И отвлекало. Что-то живое? Вот незнакомец хмурился, и на морщинах лба, как на волнах, покатилась родинка или бородавка, или, что же это было еще, круглая, темная, размером с большую монету, или виноградину здоровенную. Вот на нее упал слабый лучик света, и она, поклонившись, подмигнула. Словно, говоря: ну, да, а вот и я, блин, здорова!
- Ты оглох? Ты как попал сюда? Ты даже не заявлен. Тебя нет в списке игроков.
Герман снова вздрогнул, и наваждение не пропало. Бородавка смотрела на него. А еще на него смотрел бородач. Тот по-прежнему сидел под стеной у выбитых дверей, то поднимая свою огромную косматую голову, то опуская, в такт дыханию. Он тоже по-прежнему был в его сне, не пропал.
Лысый человек тоже сделал вдох, и, видимо, расслабился. Стало так понятно потому, как тон его сменился.
- Ты прости Бородача,- сказал он,- тот мальчишка, что оказался схваченным - сын его. А девочка - дочь его, стало быть, вот так все оказалось. Он чувствовал боль и ярость, когда снова их потерял. Если ты понимаешь это. Если понятие семейных уз и ценностей тебе знакомо. А что чувствуешь ты?
Лысый наклонился и посмотрел на Германа. И его родинка тоже, приблизилась. Лучик света, упав на нее, заставил веко-тень скользнуть по ней вверх. И она тоже на Германа пристально посмотрела.
- В тебе немало эфирантов, потому тебе и немало повезло,- сказал Лысый.
- Простите?- промямлил Герман, не зная точно, кому именно адресовал свой вопрос, человеку, или его странному наросту.
- Я спрашиваю, что чувствуешь ты?- сказал лысый незнакомец немного громче так, словно имел дело не с плохо слышащим, а недотепой, что впрочем, недалеко от правды было,- ответь, чтоб нам понимать, как обходиться с тобой.
Герман порылся в своих ощущениях, и ничего не нашел. Ничего, как и долгое время, кроме съедавшей его пустоты, из-за которой многое ему казалось неважным и, возможно, еще печали. Вынуть из себя в виде ответа первое, после услышанной информации, невежливо б было. Даже учитывая странность этого сна. И страшно, перед взглядом живой бородавки, отчего-то в особенности. Печаль для ответа подходила больше.
- Печаль?- выдал он свой ответ.
- Печаль,- тут же подхватил, и протянул Лысый, и с каким-то странным удовлетворением слушая, как в кармане Германа снова завибрировал кожаный кошель, тихо и коротко. Герман потянул руку к карману, чтоб пощупать его. А Лысый выпрямился. Поднял к глазам странную лампочку, которую, как оказалось, в руках все время держал. Внутри лампы была в странный узел закручена спираль, вольфрамовая нить, которая светилась, и медленно превращалась в какое-то число. Лысый с удовлетворением разглядывал его, и шевелил складками на лбу, покатывая на этих волнах свой живой нарост. А тот весело закивал, играя переменами света и тени, подмаргивал в такт своим качаниям,- печаль, хм, печаль – это правильный ответ.