Герман, подобную реакцию завидев, просто лишь кивнул.
- Что ж,- заговорил снова незнакомец,- печаль испытывать незазорно. Печаль испытывать человеку можно.
Он отошел от Германа, избавляя его теперь от собственного давления, и от давления своего страшного, вдруг обретшего разум нароста. Бородавка теперь весело в такт шагам болталась, моргала, и, казалось, весельем освещалась.
- Сказал бы ты, что тебе еще и страшно, никто б тебя тоже не осудил. Печаль и страх, здесь постоянные союзники, спутники в пути, как и во всей Вселенной, во всех мирах, реальных, виртуальных,- Лысый покачал головой,- знаешь, когда наша Вселенная, еще совсем дитя была. Еще на своей самой-самой ранней на своей заре, еще будучи крошечной вспышкой света когда пребывала, способной уместиться на острие швейной иглы, она появилась в безмерной и бездонной тьме, окружавшей ее, ей было страшно. Одной, внезапно появившейся во мраке и в хаосе, но начавшей свой путь, ей было и печально. И потому мы, будучи ее детьми, бессменно носим в своем сердце печаль. Ничего с этим поделать невозможно. Тот, кто хоть немного способен к блужданиям неуемных мыслей, к порывам своего пылающего сердца, с этой странностью в своей жизни сталкивался не раз. Мы будем испытывать печаль, пока Вселенная, либо, познав код своей свободы, отпустит нас на поиски свободы уже для нас самих, либо, Она, так и не реализовавшись, как недальновидная мать, убьет нас, чтобы умерев самой, забрать с собой своих детей. Пока же, печалью тяготиться мы вместе с Ней обречены.
Пока Лысый говорил, казалось, он делал это на одном своем дыхании. Он, сделав вдох в начале повествования, окончательно выдохнул лишь в его конце. Так и Герман, пока его слушал, не дышал. А когда безумный рассказчик с обретшим разум своим наростом, замолчал, он вдруг испугался, что не сможет сделать вожделенный вдох.
Герман задергался и задрожал, пока Лысый не набросил на его задранное к крыше сарая лицо, с разинутым ртом, пытавшимся сделать вожделенный вдох, мокрую тряпку. И как ни странно, этот маневр свое действие оказал в одно мгновение. Герман вдохнул. И тут же услыхал.
- Германчик!- вдруг воскликнула Селеста,- Германчик, вот ты где!
Тьма исчезла. Новая картина задрожала, завибрировала, и приняла его в себя. Этого окрика, сонма нескольких звуков, озаглавивших его имя, хватило, чтобы все снова ожило, и задвигалось. Внимание девушки наполнило его электричеством жизни, и связало с лентой вдруг побежавших кадров. И пробудило.
Селеста приблизилась к нему, и обхватила ладонями его голову, едва приблизив к нему свое лицо.
- Оуф,- произнесла она,- я б тебя поцеловала, но ты воняешь, как жопа у истопника, типа того, что в преисподней топит!
- Это точно!- поддержал ее Степной Пес,- и выглядит он также.
- А-а?- только и пропел Герман, оглядываясь так, словно новой видимой им картиной хотел развеять секундами ранее охватившее его наваждение и кошмар.
Но оно не развевалось. Напротив, и лысый незнакомец с его бородавкой, и Бородач присутствовали и в этом сне тоже.
- Ты платок мне мой верни, сморкаюсь я в него, изрядно и часто,- Лысый выдернул свою тряпку из его рук,- хотя могу его продать. Кстати, в моем распоряжении еще кое-какой шмот имеется. Подстилка, чтоб на сырой траве не спать, бумага туалетная, что непотребные, а порой и ядовитые листья не искать, сапоги резиновые, чтоб в болоте не утонуть. Тут вокруг нас кругом болота. В пути вещи могут пригодиться. Да, еще раз о болоте, есть подушка под шею, полукруглая такая, если придется где-то задремать, точно будешь знать, что голова твоя всегда на поверхности будет. Могу сменять на эфиранты.
- Спасибо, не надо,- отрезал Степной Пес.
- Как скажешь, путник.
Лысый смерил его взглядом, и всех его спутников рассмотрел:
- Странная из вас команда,- вдруг произнес он,- по отдельности бездари полнейшие.
- Чего?!
Возмутился Степной Пес, но его взгляд в указательный палец Лысого уперся. А тот указывал на него.
- Вижу, лазил, нить с моих кустов ты собирал? Да, я понимаю так, в этом деле ты мастак. Сколько на рулетке там твоей? Метров пять? Больше не думаю, чтоб успел бы ты наковырять.