- Лысый человек, из Хижины, сказал, что я их растерял.
- А это на правду похоже.
- А что это такое, эти эфиранты?
Анахорет покачал головой, будто раздумывая, отвечать ли.
- Воображаемая величина. Очень трудно добываемая. Потому невероятно ценная. По степени может сравниться, разве что с нитью. Возможно, даже поценнее будет. Вполне возможно, они ей даже предшествовали.
- Воображаемая величина? Ее нет?
- Это не совсем так, как ты понял. Ее приходится воображать, потому что нельзя пощупать, нельзя увидеть. Они из гипотетических единиц истинной Вселенной. Скорее, это та величина, которая нечто воображаемое в реальность приводит. И ее не так просто отследить. Можно при помощи сенсолографа измерить.
- Лампочки, такой архаичной?
Анахорет кивнул.
- Но по степени сложности осуществления легенды, можно рассчитать номинальную ценность затраченных эфирантов. Дело в том, что они возвращаются после завершения проекта к своему обладателю. И он обретает уже увеличенную силу. Но только после завершения. Если ввязываться в несостоятельные легенды, легко их растерять. Особенно, если не понимать, как они работают.
- А какова главная легенда этого мира?
- Спрашиваешь просто так?
- По жизни я тестирую игры. И кое-что смыслю в уравнениях и алгоритмах. Считай, что это профессиональный интерес.
Анахорет улыбнулся.
- Шляпник,- ответил он.
- Шляпник?
- Да, Шляпник,- утвердительно кивнул Анахорет.
- Весь этот мир – Шляпа? Большое Сомбреро?
Анахорет снова улыбнулся.
- Да, весь мир – это шляпа. Заметил, да? Но сама легенда в другом. Все дело в нити.
- Нить, та, которая вылетает из горы в центре города?
- Верно. Но только это не совсем гора. Но как бы то ни было, она эту нить генерирует, а та продолжает постоянно строить реальность. Но Шляпник однажды умудрился поменять ее код. Отчего-то вдруг это для него стало …,- Анахорет сделал паузу,- целесообразным. Он делал шляпы. И из измененной нити пошил новые. Все, кто их надели, увидели реальность по-другому. Шляпника власти заключили в тюрьму. Не всем понравился этот новый взгляд. Он упрятан там по сей день. И его тайна вместе с ним. Существует не оглашенная миссия. Тот, кто его найдет и освободит, выведает у него секрет. И соберет цельный код этой реальности. Это легче, нежели все фигуры, введенные в игру на одной доске собрать, и у каждой, выделенный им паззлик выспрошать. Один проскок к Шляпнику, и ты в дамках.
- Ладно, с этим ясно,- сказал Герман,- тогда задам другой вопрос, а в чем подвох?
- Подвох?- удивился Анахорет.
- Да, он должен быть. В каждой игре имеется. Длинный путь, короткий – все это ясно. Но всегда, чтоб в дамки прыгнуть, должен быть подвох.
- Ага, профессиональный интерес? Что ж, ты прав, тестировщик игр,- ответил Анахорет после минутной паузы,- есть такой. Взломать систему может игрок с испорченным кодом. Но такой случай один на миллион.
- Игрок с багом?
Анахорет вдруг замолчал, и внимательно на Германа посмотрел.
- А тебе твои друзья об этом не сказали?
- Нет,- Герман покачал головой.
Дверь распахнулась, и вошел Степной Пес.
- О чем не сказали?
Анахорет поднялся, вытянулся во весь рост.
- А знаете, надоела мне ваша компашка,- вдруг заявил он,- я сто лет прожил здесь, с такой вот, непонятной для тебя табличкой, Хитрый Лис. И за столько лет от человечности отвык.
Степной Пес посмотрел на него, но с места не сдвинулся. Тогда двинулся Анахорет. И все деревянные детали хижины в одно мгновение ощетинились. Они просто покрылись миллионами потенциальных заноз, казалось, готовыми в любой момент устремиться в чью-либо плоть. Секундой промедления анархиста одна из них оторвалась от стойки, подпиравшей свод, бесшумно пролетев, воткнулась ему в шею.
- Ай! Все-все! Я понял, не дурак,- сморщившись от боли, сказал Степной Пес,- скажи только, отчего в твою немилость впали?
Он вытащил из шеи щепку, сумевшую протиснуться ему в кожу не меньше, как на сантиметр, и размазал в пальцах, пропитавшую ее острие кровь.
- Сам поймешь, если не дурак,- ответил Анахорет.
**********************22
Боль – это и есть Бог, а Дьявол – искупление
- Вы, мать вашу! Вы втянули меня в этот свой бред, и даже ничего не рассказали мне!
Герман был возмущен, и кричал. Да, что там, был возмущен, он негодовал. Негодовал от вдруг представленного им положения дел. Негодовал так, что размахивая руками, едва не взлетал. Кровь к его голове приливала с такой силой, что покраснели глаза, а из левой ноздри выливался ее избыток.