Заперев дверь за своими родителями, Лина, с облегчённым вздохом, вернулась в магазин.
В эти два часа, оставшиеся до закрытия, она чувствовала себя полной хозяйкой подвальчика. Работник Ганс и толстая Розалия, на которых лежала вся чёрная работа, заняты были на кухне ошпариванием грязных клеток. Лина обошла всех мелких птиц, осмотрела их кормушки, водопойки и только что хотела пройти во второе отделение, как раздался звонок входной двери, и в магазин вошёл высокий, тоненький мальчик, гимназист лет 16. Осмотревшись и не видя никого, кроме Лины, вышедший к нему навстречу, он снял фуражку и замял её в руках.
— Птичку хотелось бы, — начал он, не глядя на неё.
— Вам какую: иностранную или русскую?
— Недорогую…
Лина улыбнулась.
— У нас ведь особенно дешёвых нет, — это на Щукином.
— Покупал там… мрут… замучены… да и на холоду.
— Да, у нас выдержанные! Мы диких даже и в продажу не пускаем, они долго там, на кухне обживаются, и только потом уж их сюда переносим.
— Почему так?
Гимназисту очень понравилась худенькая, ласковая девочка, отвечавшая так толково и охотно.
— Да ведь дикая птица бьётся! И других начинает пугать, о лесе рассказывает… а им надо дать забыть о нём…
— Как рассказывает? Вы почему знаете?
Гимназист и Лина стояли во второй комнате, между аквариумами, фонтанами и рядами клеток с мелкими птичками. Высоко подвешенная лампа как лунным светом обливала густые, белокурые волосы Лины, коса как серебряная волна лежала у неё на спине. Головка гимназиста, с коротко остриженными чёрными волосами, бархатилась.
— Конечно рассказывают! Неужели вы не вслушивались? Ведь у птиц совсем-совсем слова есть!
— А вы их понимаете?
— Да, часто!
Лина вспыхнула: ей показалось недоверие в глазах мальчика. Она вдруг выпрямилась, приняла официальный вид продавщицы и начала указывать на клетки.
— Вот, угодно вам виленского щегла? Он хорошо поёт. Два рубля… обсидевшийся… Вот чижи… эти от рубля до четырёх: по голосу.
— Вас как зовут?
— Меня!?
Лина хотела рассердиться, но на неё глядели большие, тёмно-карие глаза, серьёзные и такие «простые», как она определила в душе.
— Меня зовут Лина.
— А меня — Сергей… Я через год кончу гимназию, мне восемнадцать лет, а вам?
— Мне — четырнадцать; я уже кончила, т. е. видите, я не ученье кончила, а учиться, потому нельзя, надо здесь помогать, вот видите сейчас: папа и мама в клубе, ведь это один раз в неделю, а то они никуда-никуда… А я — в магазине. Ещё через час можно будет закрыть.
— Вы не боитесь одна?
— Я не одна! Оглянитесь!
Гимназист оглянулся: у самых дверей, на коврике, спокойно, не двигаясь и только следя за пришедшим глазами, лежал громадный ульмский дог.
— Барс! — позвала его Лина.
Когда животное встало на все четыре ноги, потянулось, зевнуло, показав при этом розовую пасть с большими белыми клыками, Сергей даже отодвинулся.
— Я никогда не видал таких громадных собак.
— Да, это особенно крупной породы, и отец не продаст его ни за какие деньги. Он привёз его щенком из-за границы, сам выкормил… Это такой сторож! Если б я крикнула, он взял бы вас за горло, припёр к стене или повалил бы и, не сделав никакого зла, продержал бы так, пока пришли люди.
— Покорно благодарю! А теперь он меня не тронет?
— А разве вы хотите мне сделать зло? — засмеялась Лина.
— Боже избави!
Слова эти вызвались так искренно и горячо у мальчика, что они оба засмеялись.
— Барс, на место!
Собака ударила тяжёлым как полено хвостом по столу, и все стоявшие на нём клетки задрожали.
— Тубо! Куш! — крикнула Лина. — Вот видите: это он только повилял хвостом.
Барс флегматично улёгся на том же коврике.
— Вы на меня не сердитесь, я ведь только удивился, что вы понимаете птиц, а вы и замолчали, не захотели разговаривать…