Гай де Жерве был известен как один из самых искусных рыцарей Англии и Франции, и глядя, как он гарцует на лошади, с какою меткостью летят его копья, было ясно почему. Холодная голова, длинное туловище, гигантская сила и годы рыцарской подготовки сделали этого человека непобедимым в открытом бою.
Шарль видел, как сеньора радостно хлопала в ладоши в меховых перчатках, как краснели ее щеки — гораздо больше, чем от морозного воздуха, как ее глаза загорались огнем, когда она поздравляла своего рыцаря-триумфатора, приветствовавшего ее с коня.
Он заметил и принял к сведению, что все касающееся Магдален де Бресс обращало на себя пристальное внимание Гая де Жерве. Что она ела, что она пила, когда она гуляла или ездила верхом и как далеко, когда она удалялась к себе на ночь, — ничто не укрылось от его бдительного внимания. Малейший намек на усталость или налет бледности на лице влекли деликатный совет, иногда вызывавший ее шутливый протест, но сеньор де Жерве всегда одерживал верх и сеньора извинялась и удалялась на отдых в свои покои.
Такая забота о беременной подопечной показалась Шарлю д'Ориаку чрезмерной, даже принимая во внимание заботу герцога Ланкастерского, сюзерена Гая, о безопасности и здоровье будущего ребенка. Здоровый ребенок рода Плантагенетов мог бы гарантировать закрепление за Англией наследства рода де Бресс, несмотря на смерть отца, Эдмунда де Бресса.
Шарль д'Ориак поглаживал острый подбородок и размышлял. У сеньоры Магдален не было явных признаков беременности, каковые уже должны были быть. Ведь Эдмунд де Бресс был убит в начале августа. Если она забеременела незадолго до его смерти, ей следовало быть, как она и говорила, на пятом месяце. Но по ней этого никак не заметно. Шарль был озадачен.
Магдален так и не привыкла к своему кузену, хотя прошел уже не один день его пребывания в замке. Гай считал своей обязанностью занимать гостей так, как это было положено с точки зрения родства и их ранга. Были псовые и соколиные охоты, прогулки, большие пиры, вечера с музыкой и танцами, но Магдален все сторонилась Шарля д'Ориака. Когда она невольно встречалась с ним взглядом, ей казалось, что она проваливается в темноту, что на нее веет сыростью и застоявшимся воздухом, что на нее надвигаются неведомые пресмыкающиеся.
Он же старался вести себя как можно более приветливо. Он мог танцевать, рассказывать истории, сочинять элегантные песни и аккомпанировать себе на лютне. Он расточал Магдален утонченные комплименты, преклонялся перед ней, как перед недосягаемой леди манора. Тем не менее ее страхи росли с каждым днем. Она больше не говорила Гаю об этом, так как он стал бы упрекать ее за глупые причуды. Магдален была подчеркнуто учтива с кузеном, пытаясь изо всех сил скрыть свою неприязнь под маской любезности. Она позволяла себе язвительность и иногда острословие, хотя заметила, что язвительность раздражает кузена. Он же всегда прикрывал свою досаду улыбкой или смехом, но глаза его говорили о другом, и в смехе было мало искренности. Ей было вполне достаточно досаждать ему, и она продолжала это делать под маской остроумия и всегда как будто ни в чем не бывало, как если бы это ничего не значило.
Но Гай больше не обвинял ее в расстроенном и капризном воображении, в детской недоверчивости, так как сам почувствовал истинные намерения д'Ориака к кузине. Может быть, это только ему казалось: ведь сам Гай был околдован чарами Магдален. А впрочем… ведь он видел, как действовала эта магия на Эдмунда, и теперь он видел еще одного мужчину с горящими глазами…
Он знал, как это действовало на Эдмунда, а теперь видел, как горящие глаза другого мужчины следуют за каждым ее движением, не отрываясь смотрят на нее, и Гай читал в них вожделение и понимал его. В самом деле, кто из мужчин мог остаться равнодушным, находясь рядом с Магдален, взирая на изящество каждого ее движения, ощущая гибкость ее стройного тела. Но тут было нечто большее, и это нечто заключалось в ней самой — поднимающееся из глубин осознание своей чувственности, не покидающее ее даже тогда, когда она оставалась одна.
Внешняя покладистость и уступчивость Магдален не обманули Шарля д'Ориака. Только он никак не мог взять в толк, почему она оставалась безучастной к его усилиям добиться ее доверия. Обычно женщины млели от его изысканного шарма и игриво-светских манер: он слыл большим мастером по части флирта. Но сейчас он старался быть осторожным, чтобы не спугнуть ее, и в обществе Магдален держал свои страсти в узде. Как казалось д'Ориаку, ему удалось заставить ее поверить в то, что его ухаживания и кокетство не более чем обычные игры, которые делают светскую жизнь столь приятной, но при этом он был почти уверен, что она вежлива с ним лишь по настоянию Гая де Жерве. Шарль ощущал ее отвращение, видел, как она передергивалась всем телом, стоило ему приблизиться к ней, но от этого его вожделение только разгоралось. «Но все это несущественно для моих дальнейших планов, — решил он. — Ее отношение ко мне ничего не значит и ничего не может изменить».