"Гони, гони!" — Мари проворно вспорхнула в возок. "Подлец, — мстительно думала она о Зарубине, — он не принял меня умышленно, заставил унижаться перед пьяным лакеем… У него другая женщина!"
Но санки с молодым офицером уже растворились в мглистой дали проспекта.
На площади перед Казанским собором, выдыхая белые клубы пара, грудилась большая толпа.
"А это еще что за столпотворение?" — удивилась княжна. На приступках собора у главного входа и вдоль всей колоннады народ стоял еще гуще: все больше мастеровые и студенты, но встречались среди них и прилично одетые господа. В толпе растерянно шныряли дворники; несколько полицейских, сгрудившись, топтались на тротуаре. Вид у всех был возбужденный.
Бек-Назарова остановила возок.
— Скажи-ка, любезный, — обратилась она к стоящему поблизости от нее фабричному, — по какому случаю богослужение?
Фабричный обернулся; это был еще совсем молодой паренек со светлым пушком на губе и щеках и озорно сверкающими голубыми глазами.
— По рабу божьему Николаю. — Помолчал и дружелюбно добавил: — Вы бы проезжали, барынька: а то, не приведи Бог, зашибут…
Тут вся толпа подалась вперед, на приступок раскованно взбежал студент в башлыке, вскинул руку:
— Товарищи! Мы только что отслужили молебен во здравие Николая Гавриловича и других мучеников за народное дело. Вам, собравшимся здесь работникам, давно пора знать, кто такой Чернышевский…
Последние слова потонули в гуле голосов, толпа встречала студентов одобрительно; но вот все замерли, и снова стал слышен оратор:
— Мы собрались, чтобы заявить здесь перед всем Петербургом… перед всей Россией… наше знамя — их знамя… На нем написано: земля и воля крестьянину и работнику! Вот оно, это знамя, — да здравствует земля и воля!..
Многие закричали "ура" и "живио"; закричал "ура" и стоявший рядом с санками мастеровой, он даже сорвал с головы и подкинул в воздух свой заячий треух.
Княжна Бек-Назарова, привстав, глядела вокруг себя с недоумением. Всеобщее ликование нарастало. Кто-то развернул на приступках собора красное полотнище — толпа разделилась и стала быстро растекаться в разные стороны по Невскому проспекту.
Послышались свистки, откуда-то опять вынырнули дворники, синие мундиры полицейских замелькали среди людей, неподалеку от санок завязалась жаркая потасовка.
Перед лошадьми возник унтер (сорванный погон болтался на рукаве), взял под козырек:
— Прошу вас, мадемуазель.
И, повернувшись к кучеру, гаркнул так, что Бек-Назарова вздрогнула:
— Пошел!..
Санки рванули с места, княжна упала на подушки, забарахталась, запутавшись в юбках, сбоку мелькнуло испуганное молодое лицо, под ноги Бек-Назаровой повалилось тяжелое тело — все в снегу, голова без шапки, синяя полоса поперек щеки — тот самый фабричный, с которым она только что так мирно беседовала.
— Эх, мать честна, — озорно блестя глазами, с каким-то особым чувством, не то отчаянием, не то ликованием выкрикнул он. — Уносите, милые!..
Княжна тоже закричала — от страха, но крик ее не был слышен; разбрасывая по сторонам комья слепящего снега, санки летели по Невскому.
Она не помнит, сколько времени продолжалась эта бешеная скачка. Но вот на одном из перекрестков санки приостановились.
— Благодарствуйте, барынька, — склонившись над ней, сказал фабричный и спрыгнул в снег. Она обернулась: черная фигура метнулась и скрылась за углом. Дуя в свисток, по скользкому тротуару вслед за ним бежал дворник в нагольном тулупе…
Из воспоминаний Петра Щеглова:
"Демонстрация на Казанской площади была для меня полной неожиданностью. О том, что случилось в этот день, рассказал мне со всеми подробностями Крайнев — он там присутствовал с самого начала и даже угодил в числе прочих в полицейский околоток, но отделался лишь легким волнением, так как вскоре выяснилось, что он корреспондент. Жандармский офицер, любезно беседовавший с ним в околотке, доверительно сообщил ему, что личность студента, подстрекавшего к бунту, пока окончательно не выяснена, но один из схваченных якобы проговорился, что это некто Плеханов… Нет, не вовсе замерла общественная жизнь в России, не все схвачены и сидят по тюрьмам, есть среди молодых людей смелые, готовые на риск и серьезную работу!.. Весь вечер я был под впечатлением этого известия".
50
Из дневника Вари Щегловой:
Все кончено: Дымов уехал, отец арестован! В доме пусто, дедушка совсем плох. Боюсь, не протянет и до весны. Вчера заходил наш бывший садовник Аким, сказал, что привез дров; долго сидел на кухне, вздыхал и покачивал головой. Наконец взялся истопить печь, надымил страшно; вечером пришла его жена, наша кухарка Прасковья. "Что уж так кручиниться, барынька, — успокаивала она меня, — и не такое бывает… Как-нибудь переможется". Наверное, у меня убитый и несчастный вид. Прасковья принялась за стряпню, я помогала ей, но все валилось из рук. За вечерним чаем дедушка молчал, что не в его обычае. Молчал он и на следующий день. Страшно. Страшнее всего ночью: в трубе завывает ветер, ледяная крупа стучит в замерзшие окна. Иногда засыпаю, но ненадолго. Просыпаюсь внезапно, будто слышу чьи-то голоса. Но в доме никого. Холод. Пустота…