— Да-да, — обрадованно подхватил Дымов, — я многое понял.
Крайнев сообщил ему об аресте Щеглова. Дымов побледнел.
— Нет, это никак не связано с вами, — успокоил его Владимир Кириллович. — Простое стечение обстоятельств.
— А неизвестно ли вам что-нибудь о дочери Щеглова?
— Думаю, что она не пострадала.
— И это все?
— Увы. — Крайнев мягко взял его под руку. — Да вы успокойтесь… Что с вами?
Дымов подавленно молчал.
— О Петре Евгеньевиче проговорилась подруга Варвары Петровны, — продолжал Крайнев, внимательно наблюдая за молодым человеком, — а уж хозяйка квартиры, где она жила, навела на след. Но против Щеглова не может быть выдвинуто сколько-нибудь серьезного обвинения…
Домой они возвращались пешком: оказалось, что Дымов живет у одного с ними хозяина, но днем был в порту и не смог приехать на вокзал. Дорога извивалась вдоль обрывистого берега моря. Громов о чем-то увлеченно рассказывал, но его не слушали; у Бибикова слипались глаза от усталости, Крайнев вполголоса беседовал с сопровождавшим их товарищем — вислоусым, загорелым рыбаком; Дымов был погружен в свои мысли.
54
Белка перепрыгнула с ветки на ветку, и на голову Зарубина упал пушистый ком снега.
Взобравшись утром на перевал, он облюбовал себе место, с которого хорошо была видна дорога. Она проходила сажен на сто ниже, затем исчезала в расселине и, сделав невидимый виток, возвращалась к выступу скалы, под которой он прятался. Чуть-чуть в стороне росло несколько деревьев, маленькая рощица, очевидно, не раз служившая в летний зной пристанищем для утомленных подъемом странников. К тому же из-под корневищ бил заботливо выложенный камнями родничок, который сейчас едва слезился; Мороз был сильный, непривычный в этих местах, и Зарубин скоро почувствовал проникший под полушубок пронизывающий холодок.
Дорога была безлюдна. Только раз по ней проехал на понуром осле пожилой болгарин; он остановился у родничка в двух шагах от Зарубина; сев на корточки, развязал узелок, достал кусок хлеба и долго жевал его, безучастно глядя в долину. Он сидел так близко, что Зарубин слышал его стесненное дыхание. Ему показалось, что болгарин должен непременно его увидеть. Но старик не шевелился; доев хлеб и бросив с ладони в рот оставшиеся крошки, он наклонился к роднику, зачерпнув в пригоршню воды, напился и снова сел на осла; удаляющийся перестук копыт затих за поворотом…
Нелегок и непрост был путь Зарубина из России на правый берег Дуная, на эту вершину и под эту скалу.
После того как уехали Лечев с Сабуровым, он еще целый месяц умирал от скуки в занесенном снегами, морозном и неприютном Петербурге.
С попойками было покончено, в театре он тосковал, занятия турецким языком и литературой под руководством опытного наставника-македонца сначала увлекли его, он много читал, открывая для себя дотоле неизвестных поэтов и философов, но постепенно охладел, стал отлынивать и однажды был вызван в кабинет к Игорю Ксенофонтовичу, где выслушал много упреков в нерадивости и легкомыслии; ему было стыдно, и он даже не пытался оправдываться, однако на том его встречи с македонцем и закончились; на какое-то время Игорь Ксенофонтович полностью предоставил его себе, чем он и не замедлил воспользоваться: часами валялся у себя дома на диване или бесцельно бродил по городу.
Однажды во время одной из таких прогулок Зарубин неожиданно обнаружил себя стоящим перед домом Владимира Кирилловича Крайнева. "А не заглянуть ли?" — подумал Всеволод Ильич и потер перчаткой замерзшее ухо. Он постучал молоточком в дверь — никто ему не ответил, он подождал и направился к черному входу. Здесь было открыто, и Зарубин по ветхой лестнице поднялся на четвертый этаж. Перед комнатой Владимира Кирилловича стоял господин в шубе и енотовой шапке.
"Простите, вы к господину Крайневу?" — вкрадчиво спросил он, неприятным взглядом ощупывая лицо Всеволода Ильича.
"А в чем дело? — спросил Зарубин. — И с кем имею честь?"
"Поручик Крякунов", — представился господин в шубе.
"Поручик Зарубин", — ответил Всеволод Ильич, с неловкостью ощущая необычность и двусмысленность своего положения. Узнав, кто перед ним, неудобно почувствовал себя и Крякунов. Однако исполнение долга призывало его к действию, и он предложил Зарубину войти в комнату, в которой хозяйничали два жандарма: все вокруг было перевернуто и перерыто, повсюду валялись листки бумаги и обрывки газет.
Поручик прелюбезно проводил Всеволода Ильича к знакомой кушетке и весьма осторожно осведомился, что, собственно, связывало блестящего офицера, сына знаменитого генерала, с репортером, человеком весьма сомнительной репутации.