— Петр Евгеньевич Щеглов всегда был и остался идеалистом, — выслушав его сбивчивую реплику, заметил Громов. — Его увлечения экономическими теориями всем нам хорошо известны.
— Что тем не менее не помешало ему вступить в армию Гарибальди, — подхватил Крайнев, — и принять живое участие в организации вашего побега…
— Впрочем, как вам будет угодно, — сказал Громов, немного смутившись, и зажег новую папиросу. — Время покажет, кто из нас прав…
— И надеюсь, что это случится в самом ближайшем будущем, — сказал Крайнев.
— Что ж, видимо, придется подождать.
Он встал и обнял Владимира Кирилловича.
— Вы честный и мужественный человек, сказал он неожиданно мягко и трогательно, — я обязан вам своей свободой и, поверьте, не забуду этого никогда.
Потом он тепло распрощался с Бибиковым, а руку Дымова задержал в своей чуть дольше обычного.
— Вы самый молодой среди нас, будьте мужественны. А за сегодняшнее не обижайтесь.
Вскоре Громов уехал в Петербург, чтобы оттуда перебраться за границу, а Бибиков с Дымовым направились в одну из городских больниц. Принявший их пожилой врач, известный в Одессе хирург, уже облачившийся в военную форму, не был придирчив, не разглядывал на свет документы и не выяснял их прошлого, а тут же с собственноручной запиской отправил по инстанции. В инстанции еще меньше интересовались личностью каждого — санитаров было мало, все рвались в бой, а особенно трудно обстояли дела в болгарском ополчении.
"Выезжайте немедленно в Кишинев, — сказали им, — и обратитесь там к Константину Борисовичу Боневу".
Хотя ополчение и формировалось в основном из граждан болгарской национальности, среди офицеров, унтер-офицеров и нестроевых старших званий было много и русских; русским, в частности, был и врач шестой дружины.
Итак, дело было сделано. Что же касается Крайнева, то Левашов пока ничем не мог его порадовать. Все корреспонденты, отправлявшиеся в действующую армию, как он уже сказал, находились на особом учете; никакой дополнительной вакансии не предвиделось.
Огорченный неудачей Владимир Кириллович уже подумывал о том, чтобы отказаться от своего намерения и искать другие пути, как вдруг Левашов разыскал его сам.
— Одевайся, — сказал он, — и едем со мной.
Пролетка подвезла их к большому зданию, у крыльца которого прохаживался казак в сдвинутой набекрень папахе и с шашкой на боку. Они сдали на вешалке пальто, поднялись на второй этаж и вошли в комнату, где находилось несколько человек, а за небольшим столиком перед внутренней дверью сидел молоденький офицер с аккуратным пробором на голове и тонкими щегольскими усиками. Увидев Левашова, он встал и галантным жестом указал на дверь:
— Прошу вас, Артур Всеволодович. Генерал Крживоболоцкий ждет вас.
Они вошли. Из-за стола навстречу им поднялся тучный мужчина с пышными бакенбардами.
Слегка поклонившись, Крайнев представился:
— Алексей Борисович Жихарев.
Начальник штаба Одесского военного округа Яков Степанович Крживоболоцкий слыл большим демократом и питал отчаянную слабость к журналистам. Печатное слово производило на него магическое впечатление, и этим пользовались все, кто его знал. С того момента, как дело пошло к войне и была объявлена мобилизация частей Одесского военного округа, редактор местной газеты "Одесский вестник" Зеленый дневал и ночевал в его кабинете. Яков Степанович настолько привык к нему, что даже не стеснялся вести в его присутствии конфиденциальные разговоры. Поговаривали даже, будто Зеленый пишет дневник от имени Крживоболоцкого, и генерал запросто бывает у него дома.
И сейчас Зеленый был здесь.
— Садитесь, господа, — пригласил Крживоболоцкий и сам уютно устроился в кресле с причудливо изогнутыми подлокотниками и мягкой спинкой.
— Его величество завтра прибывает в Кишинев, — почтительно понизив голос, сообщил генерал. — Предположительно в этот же день будет объявлена война. Сейчас государь находится в Тирасполе, где состоится его встреча с великим князем главнокомандующим Николаем Николаевичем.
— Верно ли, — спросил Зеленый, — будто бы румыны намеревались просить об отсрочке? Поговаривают, будто князь Карл, подписав конвенцию, убоялся вдруг последствий нарушения конституции и решился собрать пятнадцатого числа Сенат, чтобы легализовать заключительный акт? Или это досужие вымыслы?