Затем последовал завтрак, во время которого также никто ни словом не обмолвился о беспокоивших всех делах, и только после этого, несколько передохнув на веранде и полюбовавшись открывающимся отсюда восхитительным видом на море, обменявшись между собою ничего не значащими любезными фразами, участники совещания снова удалились в кабинет царя.
Видимо, Александр И уже продумал свое выступление и потому произнес короткую речь, в которой сжато резюмировал свои соображения, состоящие в следующем: Игнатьев завтра же отправится в Константинополь; в две или три недели станет совершенно ясным — следует ли ожидать какого-либо результата от конференции; в случае неудачи Игнатьев устранится от какого-либо в ней участия, и тогда начнется мобилизация войск, что следует планировать примерно на 1 ноября; мобилизация еще не будет означать объявления войны; только в случае крайней необходимости мы решимся ввести наши войска в пределы Турции, что следует приурочить примерно к началу декабря; кампания должна быть сколь можно быстрая; прежде перехода через границу следует заключить конвенцию с Румынией.
По тону заявления и по некоторым проскользнувшим в нем своеобразным словечкам Милютин догадался, что оно, прежде чем быть зачитанным, побывало в руках Государственного канцлера и даже, может быть, Жомини, хотя некоторые довольно резкие выражения были совсем не в духе Горчакова.
— Имеются ли еще какие-нибудь соображения? — спросил царь, чувствуя некоторое облегчение от того, что дело, которое его беспокоило все эти дни, так или иначе решилось; радовало царя и то, что он нашел весьма благоприятный выход, чтобы не обидеть ни тех, кто склонял к мирному разрешению кризиса, ни славянофилов, призывавших к войне.
Милютин попытался было напомнить о неблагоприятных последствиях нашего перехода через турецкую границу в 1853 году, следствием чего явилась печальной памяти Крымская война, восстановившая против России едва ли не всю Европу, на что царь холодно заметил, что сейчас, слава Богу, семьдесят шестой год.
Горчаков промолчал, ни Адлерберг, ни цесаревич так и не вымолвили ни слова, Рейтерн после полученной от Александра взбучки тоже предпочитал оставаться в тени.
Когда уже собирались расходиться, Николай Павлович Игнатьев вдруг заметил, что прибытие его в Константинополь попадет как раз на начало байрама, что весьма некстати. Царь помедлил и вопросительно взглянул на Горчакова.
— Думаю, что это не столь важно, — сказал князь и ободряюще пожал Игнатьеву руку. — Поверьте, Николай Павлович, я прекрасно понимаю ваши чувства, но теперь время работает против нас. Соберитесь со всем вашим мужеством и помните, что многие вопросы вам придется решать совершенно самостоятельно. Не мне вас учить. Местные условия вы знаете намного лучше нас. В случае необходимости вам предоставляется право составить по собственному усмотрению меморандум для предъявления представителям европейских держав. Я же со своей стороны прикажу подготовить для вас необходимую записку…
Прощаясь, царь обнял Игнатьева и перекрестил.
На этом совещание было закончено.
38
Из дневника Д.А. Милютина:
"7 октября. Четверг. — Вчера провел весь день в Симеизе, сделал большую прогулку в Алупку; вечером посетил нас сосед, кн. С.М. Воронцов. Много толковали о том, что делать обитателям южного берега в случае войны: кто советовал теперь же убираться поживу-поздорову, кто — замуровать окна и двери дома и т. д. Жена моя решительно объявила, что останется на месте, и для ограждения дома от хищничества просила только оружия для своей прислуги и рабочих. — К ночи мы с Обручевым возвратились в Ливадию.
Сегодня я нашел здесь настроение еще более мрачное, чем было прежде. Королева английская, не получив согласия своих министров на предложение свое отправить собственноручное письмо к нашему государю, предложила, по крайней мере, личное объяснение государя с послом, английским лордом Лофтусом. Государь изъявил на это полное согласие, хотя не предусматривает большой пользы от этого свидания. Другое известие из Лондона — что Англия решилась в случае нашего вмешательства занять своими войсками и флотом Константинополь. С другой стороны, более успокоительное известие — о разномыслии, обнаружившемся в совете министров, между Дизраэли и Дерби: первый предлагал прямо разрыв с Россией, последний — не согласился. Из Берлина получены сведения крайне бесцветные: германский кабинет "не встречает препятствия" согласиться на предлагаемое нами 6-недельное перемирие, — однако же и не берется поддерживать наши требования, чтобы не поссориться с другими своими "друзьями". Если таков будет окончательный ответ Германии, то, спрашивается, какую же выгоду извлекает Россия от своей пресловутой дружбы и тесного союза с Германией? Кажется, сам государь начинает разочаровываться насчет этого друга; относительно же Австрии — разочарование уже совершившийся факт.