— По-вашему, наше правительство близоруко?
— Я об этом не говорил, — с живостью возразил Бибиков, чувствуя, что откровенность для него губительна, но уже не в силах остановиться. — Просто джинна выпустили из бутылки. Вот и все.
— Тогда оставим это и вернемся к газете "Вперед".
Как ему казалось, он очень ловко ставил наводящие вопросы.
— Повторяю, я никогда и ничего не слышал о газете "Вперед", — сказал Бибиков.
— Да-да, я это уже знаю, — подтвердил Самохвалов, — и тем не менее вы почти слово в слово повторили одну из статей, принадлежащих перу господ из Лондона.
— Очевидно, господа, о которых вы говорите, здраво мыслят, — нашелся Бибиков. — Впрочем, во всем сказанном я не нахожу ничего предосудительного.
— Кроме ваших прозрачных сожалений о том, что оружие, оказавшееся в руках добровольцев, направлено против турок, а не против своего правительства.
— Позвольте, я этого не высказывал!
— Ну так подумали, не все ли равно? Хотите, я продолжу ваши размышления?
— Было бы весьма любопытно.
— Тем более что я почитываю газету господина Лаврова, и довольно регулярно, — служба, знаете ли…
"А ведь он не так прост, как хочет казаться", — вдруг сообразил Бибиков.
Наблюдая его, Самохвалов удовлетворенно улыбнулся.
— Так вот, — сказал он, — господин Лавров сожалеет о том же, о чем сожалеете и вы, да-да, не отрицайте. Он прекрасно чувствует существо момента. Однако его в меньшей степени, нежели вас (впрочем, может быть, вы и притворяетесь), устраивает то всеобщее воодушевление, которое, как он считает, правительство наше очень ловко использовало для того, чтобы раз и навсегда покончить с внутренней смутой. Вот в чем гвоздь.
— Интересно. Что вы говорите? — притворился удивленным Бибиков.
— А вы вроде бы об этом и не догадывались? — покачал головой Самохвалов. — Полноте, Степан Орестович, здесь передо мной проходили и не такие конспираторы.
— Я не конспиратор.
— Тем хуже для вас, — сказал, прикасаясь ладонью к черепу, Самохвалов, — если бы вы были конспиратором, то не сидели бы в Алексеевской равелине.
— Роковая ошибка, — развел руками Бибиков, — и я надеюсь, что в ближайшее время она будет исправлена.
— Надеяться ваше право. Впрочем, вам ничего больше и не остается. И еще: не считайте нас, Степан Орестович, наивными младенцами. Уж на что господин Нечаев был великий мастер на перевоплощения, но ничего, схватили и его.
— Я не имею ничего общего с господином Нечаевым!
— Разумеется. Но мы вас в этом и не обвиняем. Скажу больше, хотя, может быть, это и несвоевременно: оружие, найденное у вас, действительно оказалось в ваших вещах случайно.
— И на том спасибо, — облегченно проговорил Бибиков, хотя откровенность жандармского офицера не обещала ничего хорошего. По обыкновению, она предшествовала вынесению окончательного приговора. "Неужели все-таки каторга?" — ужаснулся он.
Самохвалов с профессиональной цепкостью следил за выражением его лица.
"Эх, Москва-матушка, — подумал Бибиков, вспомнив допрашивавшего его в Арбатской части жандармского чина. — А ведь и впрямь далековато ей до Петербурга!"
За все время его пребывания в Петропавловской крепости это был первый, хотя и неофициальный, допрос, который сам полковник называл "беседой".
Ничего себе беседа! За каких-нибудь полчаса он узнал о Бибикове больше, чем узнали за месяц его пребывания в московской тюрьме. "Не надо было с ним откровенничать", — пожалел он. Но сделанного не вернешь.
Самохвалов встал, самодовольно провел ладонью по черепу и вежливо распрощался с ним.
— В самое ближайшее время вас переведут на Шпалерную, — сказал он. — Сожалею, но там вы будете обставлены значительно меньшим комфортом. Да, кстати, чуть не забыл: у вас нет ко мне жалоб? Питание удовлетворительно?
— Вполне.
— Тогда разрешите откланяться. Признаюсь, Степан Орестович, беседа с вами доставила мне истинное удовольствие. Бедная Россия! Как жаль, что такие умы направлены на разрушение, а ведь сколько пользы вы могли бы принести, служа своему Отечеству. Жаль, очень жаль, — повторил он в задумчивости и вышел.
Дверь за ним закрылась, загремели ключи, и Бибиков снова оказался в одиночестве.