========== Юность буйная и грешная ==========
*****
— Матушка, он мертвый.
— Кто мертвый, Ричард?
Его мать не подняла глаз от теста, которое раскатывала. Они жили в деревне — смерть животных здесь была не в диковину. Да и сын ее был не так уж потрясен, кажется. Впрочем, с ним это нечасто бывало. Она, как могла, учила его ничего не бояться.
— Человек в саду.
Октавия Сент-Вир аккуратно отложила скалку, вытерла руки о передник и подобрала юбки. У порога она сунула ноги в деревянные сабо — земля по весне была еще грязной. Мальчик последовал за ней в сад, где под яблоней, неподвижно как мертвый, лежал человек, крепко прижимая что-то к груди.
— О нет, дорогой, он не мертв.
— От него пахнет смертью, — возразил ее сын.
Октавия рассмеялась.
— Ну да. Он мертвецки пьян, только и всего, к тому же, стар и, наверное, болен. На нем хорошие сапоги, но они стоптаны, видишь? Должно быть, он проделал долгий путь.
— Что это он держит? — Прежде, чем она успела его остановить, ее сын стал тянуть из рук старика какой-то предмет, который тот сжимал в складках своего грязного плаща.
Как труп в комедии, старик внезапно сел прямо, продолжая стискивать один конец длинного заостренного предмета, другой конец которого был сейчас в руках у ее сына. Острие меча, заключенного в растрескавшиеся кожаные ножны. Обычно сдержанная Октавия вскрикнула.
Старик издал яростный рык. На большее его бы сейчас вряд ли хватило, но пояснений не требовалось.
— Ричард, — произнесла Октавия, подбирая слова так тщательно, будто вернулась на урок риторики времен своего девичества, хоть там и были в ходу иные фразы, — положи меч этого человека.
Она видела, что сыну вовсе этого не хотелось. Его пальцы сомкнулись на головке эфеса, окруженной, в свою очередь, металлической воронкой, у которой, без сомнения, тоже было собственное название. Это была добротно выполненная деталь, предназначенная, очевидно, защищать кисть от любых посягательств извне.
Старик снова зарычал. Он потянул было меч на себя, но был так слаб, а хватка мальчика оказалась такой крепкой, что клинок просто выскользнул из ножен. Октавия увидела, как из-под кожаной оболочки проглянула острая сталь.
— Ричард, — она воспользовалась известным каждой матери Повелительным Голосом, — сейчас же.
Ее сын поспешно бросил меч и опрометью вскарабкался на ближайшее дерево. Там он отломал ветку, что было строжайше запрещено, и замахнулся ею в небо.
Старик торопливо вернул оружие в свое личное пространство зловония, лохмотьев, голода и дряхлости. Он закашлялся, харкнул, сплюнул, повторил всё сначала, и натужно стал подтягивать тело вверх, пока не привалился спиной к стволу яблони.
— Шустрый малец, — проговорил он. — Сверзится — шею свихнет.
Прикрыв глаза ладонью от солнца, Октавия посмотрела на мальчишку на дереве.
— Нет, — сказала она, — он никогда не падает. Вы привыкнете. Хотите воды?
*****
Старик помогал по хозяйству — не слишком усердно, но хоть как-то. Когда он был трезв, то колол дрова и носил воду для их скромного жилища. Руки у него были крепкие. Он даже протрезвел настолько, чтобы провести целый день и большую часть следующего, полируя песком каждый дюйм своего длинного — примерно по плечо мальчику — изъеденного ржавчиной меча, а потом снова и снова натирая клинок маслом. Ничьей помощи он не принял. Ричард набивался, конечно. Но старик заявил, что от того одна нервотрепка, вечно крутится волчком, постоял бы смирно хоть какую-растакую минуту, и со стола бы слез — да-не-вверх-по-стропилам-от-тебя-кого-хошь-кондрашка-хватит-давай-ка-топай-отсель-коли-шило-в-заднице.
— Это мой дом, — сказал Ричард. — А ты тут из милости.
— Ан нет. В прислугах я тут. Так-то вышло. На побегушках у госпожи твоей матушки, да хоть гордость моя при мне, а ей-то книги эти зачем все вообще? И папаша твой где?
Ему уже приходилось такое слышать.
— Остался в прошлом, — важно произнес он. — Не пришелся ко двору. Она больше любит книги. И меня. — Ричард снял с полки один из томов. Предполагалось, что сперва он должен спросить позволения, но матери поблизости не было. — Здесь рисунки. Звери изнутри. Наизнанку. Видишь?
Он выбрал самую наглядную картинку. В прошлом году ему было страшно ее рассматривать, но теперь, когда он был большой, это доставляло ему жутковатое удовольствие. Ричард без предупреждения сунул ее прямо под нос старику.
Его реакция оказалась куда более бурной, чем мог вызвать даже самый отвратительный рисунок. Как только Ричард ткнул в него книгой, тот отскочил назад, опрокинув стул, и выбросив вперед руку, попытался выбить книгу из рук мальчика.
Мальчишка проворно увернулся, спасая от старика материнскую собственность. Ему вовсе не улыбалось получить вместо обеда отбивную из своей же филейной части — такова была обычная в их доме кара за порчу книг.
Старик отступил, тяжело дыша.
— На пришествие Зверя глядишь, — прохрипел он. — Бесово отродье.
И снова ринулся к нему. Ричард быстро прикрыл книгу.
Старик принялся гонять его по комнате, нанося удары под разными углами — сверху, снизу, сбоку… Это было и страшно, и весело. Старик никогда не сумел бы даже пальцем до него дотронуться. Ричард заранее знал, куда нацелена его рука, хотя она, конечно, никогда не достигала цели.
Редко повышавшая голос Октавия, войдя в комнату, закричала:
— Что это, черт тебя возьми, ты тут делаешь с моим сыном?
Старик замер. Он выпрямился, и несколько раз глубоко вздохнув, сумел-таки внятно произнести:
— Госпожа, я его обучаю. Искусству фехтования. Вы не могли не заметить, что у него есть способности.
Октавия положила мертвого скворца, которого держала в руках.
— Боюсь, что не заметила, — проговорила она. — Что ж, продолжайте.
*****
Ричард упражнялся в саду, с палкой. Криспин, его лучший друг, тоже был бы не прочь, но родители внушили ему, что сталь-де лордам не по чину. Благородным господам надлежит нанимать тех, кто станет махать за них мечом, так же, как мыть посуду, гладить рубашки или подсчитывать расходы.
— Но это не сталь, — убеждал Ричард, — это дерево. Просто палка, Криспин, ну, давай же.
Старик не имел ни малейшего желания учить Криспина, тем паче, что это могло как-то дойти до его отца, поэтому Ричард просто показывал другу всё, чему научился сам, и они упражнялись вместе. Хоть он и видел, что получалось у Криспина не очень, но держал эту мысль при себе. Криспин был парень с характером. Он мог подолгу по-глупому таить обиду, искуплением которой обычно становилась драка или тщательно продуманный извинительный ритуал собственного изобретения.
Ричард ничего не имел против. Криспин был горазд на выдумку. Его затеи никогда не повторялись и не бывали скучными — а говоря по правде, и трудными тоже. Ричард запросто мог с завязанными глазами перейти ручей по сухому бревну или достать птичье гнездо из-под карниза над самым верхним окном. Правда, он получил дома нахлобучку, после того, как взбирался по дымоходу, потому что в дымоходах грязища, и матери пришлось потом повозиться, отстирывая всю его одежду. Но Криспин отдал ему за это свою лучшую биту, так что всё вышло совсем неплохо. Да и другие придумки Криспина ничуть не уступали его идеям с сатисфакцией. Именно Криспин додумался, как им заполучить предназначенные для гостей на трапезе Последней Ночи пирожные, и представить всё так, будто их стащила кошка. И он же прикрыл Ричарда в тот раз, когда они позаимствовали охотничьи копья отца Криспина, чтобы играть в Королей в саду, и позабыли вовремя вернуть их на место. Они никогда не ябедничали друг на друга, что бы там ни было.
Отец у Криспина был что надо — ну, разве что кроме пунктика насчет стали. Он сквозь пальцы смотрел, когда приятели попадались на воровстве яблок из его садов, и даже позволял Ричарду кататься на лошадях, что паслись на пастбище. Если тому удавалось поймать одну из них (но только не жеребую кобылу), он мог проехаться верхом, и Криспин вместе с ним — таков был уговор.
Отцом Криспина был лорд Тревельян — за ним хоть и числилось место в Совете Лордов, но Город он не жаловал и не появлялся там без особой надобности. Каждый Квартальный день управляющий Тревельянов приносил матери Ричарда деньги, которые ее семья посылала из города ей на содержание. Часть суммы тут же перенаправлялась обратно, ассигнованная на книги по естественной истории, которые леди Тревельян должна была привезти из города в следующий раз, как отправится туда за покупками. Леди Тревельян любила модные туалеты и театр. В Городе она бывала каждый год. Конечно, она не покупала книги самолично и, вероятно, охотно позабыла бы о них вообще, но муж строго наказывал ей позаботиться о них так же, как и обо всем прочем, в чем нуждалось поместье.