— Клянешься?
— Если сделаешь, как я скажу. Мне он ни к чему, — презрительно бросил Криспин. — Такой старый хлам.
Ричард положил руку на эфес.
— Всё равно поклянись.
Криспин закатил глаза, но произнес одну из их ритуальных клятв:
— Пусть Семь Богов съедят мою печенку, если я не верну его тебе. После того, как ты извинишься.
— Ладно, держи, — Ричард извлек клинок и протянул его Криспину.
— Не так. Ты должен встать на колени. Встать передо мной на колени и поднести его как должно.
Он опустился на колени в траву перед Криспином, меч покачивался на вытянутых руках. Удерживать его было нелегко.
— Хорошо, — сказал его друг.
— Это всё?
— До поры до времени. — Криспин нехорошо улыбался, из чего следовало, что у него на уме что-то еще. Что именно? — спрашивал себя Ричард. Ожидание стоило ответа. Руки хоть и ныли, но терпимо.
— Ты собираешься его взять или нет?
— Дай его мне.
Ричард еще немного вытянул руки и Криспин схватился за рукоять. Избавление от тяжести показалось глотком воды в жаркий день.
— Теперь поднимайся.
Он встал.
Криспин помпезно поднес меч к его груди. Ричард смотрел вниз на острие клинка у своей рубахи. Это давалось нелегко. Ему пришлось призвать на помощь всё свое самообладание, чтобы сдержаться и не дать отпор.
Криспин кивнул.
— Ты прошел первое испытание, — произнес он нараспев. Он отложил меч в сторону. Ричард надеялся, что трава не слишком мокрая. Солнце клонилось к горизонту. Но еще не стемнело.
— А теперь второе. Готов? — Ричард кивнул. — Сними мой сапог.
Он опустился на колени рядом с ногой Криспина и стянул его левый сапог так, как, он видел, делал лакей лорда Тревельяна после охоты. Криспин сохранял равновесие, опершись на плечо Ричарда, — что ж, он и не мог иначе, если бы он упал, вся затея пошла бы насмарку.
— Теперь чулок.
Ричард снял смятый чулок с его ноги. Он довольно приятно пах кожей, шерстью и самим Криспином.
— Что мне с ним делать?
— Положи куда-нибудь, где сможешь потом найти. Это не займет много времени.
Голая ступня Криспина упиралась в бедро прямо над полусогнутым коленом. Криспин был похож на акробата, балансирующего перед прыжком. Будь над ними дерево, он мог бы замыслить отправить своего друга раздобыть лучший плод с самой верхушки. Но, строя всевозможные предположения, Ричард, однако, по опыту знал, что любые его догадки не будут иметь ничего общего с тем, что скажет Криспин. Так и вышло.
— А теперь сунь язык мне между пальцами.
— Что?
Криспин ничего не ответил и не пошевелился. Нога оставалась где была. Криспин оставался где был. Слова прозвучали. Невозвратимые.
Нога оставалась где была. Ричард склонился к ней.
В его теле что-то зазвенело. Ему это не понравилось. Это всего лишь нога. Она не могла иметь ничего общего с тем, что он чувствовал.
Он вдохнул запах Криспина. Руки Криспина зарылись ему в волосы, крепко держа голову. Он двинулся к следующему пальцу. Ощущение усилилось. Он ненавидел его, и в то же время — нет. Впрочем, выбора у него не было. Он чувствовал то, что чувствовал, хотел он того или нет. Хотя это казалось опаснее, чем всё, что он делал прежде, он принимал и опасность тоже. Он пробежал языком вдоль следующего пальца и почувствовал, как вздрогнул Криспин.
— Всё, — сказал его друг. — Довольно. — Но Ричард не поднял головы. — Провинность… провинность искуплена. Деяние прощено. — Это были ритуальные слова. Ричарду следовало остановиться, но он этого не сделал.
— Деяние…
Ричард перешел к следующему пальцу.
Криспин упал на землю. Его голая нога ударила Ричарда по губам, но Ричард знал, что это не нарочно, и сам упал рядом. Сцепившись, они катались по земле, стремясь к развязке битвы, которую не умели выиграть. Тесно прижавшись друг к другу, каждый тянулся к коже другого сквозь одежду, пока, наконец, они не додумались сорвать ее, увлекая друг друга к финалу, к которому уже приходили раньше. Но сейчас это было иначе: острее, безогляднее, насущнее — и исступленнее в конце, будто они принесли миру нечаянную жертву.
— Провинность искуплена, — выдохнул Ричард в ухо Криспину.
— Деяние прощено, — прошептал Криспин траве.
Они поднялись, почистились, снова оделись и отправились домой.
На следующий день Ричард помогал матери убирать на чердаке. Еще через день Криспин позвал его прокатиться на настоящей верховой лошади. Они ехали через луг с высокой живой изгородью, но не спешились, чтобы укрыться за ней. То, что случилось, случилось единожды и осталось в прошлом. Они никогда больше об этом не говорили.
*****
Старый мечник вернулся в конце лета и остался с ними на зиму. Говорил и пил он мало. Лицо у него было землистым и дряблым, глаза запали, руки начинали трястись, стоило ему позабыть о них. Ричард показал ему свой новый меч. Старик тихо присвистнул.
— Да это ж сущая диковина. Гордость минувших веков. Где его только выкопали? — Он поднял клинок и сделал несколько неожиданно проворных выпадов. — Когда-то был на ять. Хороший баланс. Длина не по тебе, хлопче, — сделан для кого повыше. Ну, теперь придется попотеть, сечешь?
Радости от него было нынче немного. Иногда он не вылезал из служившей ему постелью замызганной мешанины одеял и плащей, наваленной угрожающе близко от раскаленных угольев в очаге. А в иные, должно быть, лучшие свои дни вдруг хватался за меч или кочергу — что попадало под руку, и что-то гортанно рыча, лупил по ноге или по мечу Ричарда, если одному либо другому случалось оказаться поблизости, а потом переходил в наступление, будто Ричард был демоном, которого надо одолеть. В конце концов, он утихомиривался и принимался поносить или пояснять — и хотя дождаться было нелегко, оно того стоило.
— Никуда я стал не годен, — жаловался Ричард, в пятый раз получив клинком плашмя по ребрам. Просыпался он весь в синяках. — Всё позабыл, всему разучился.
— А вот и нет, — хмыкнул старик. — Ты растешь, всего делов-то. Руки-ноги что ни день на новом месте. Муторно, а?
— Еще как. — Ричард отважился на выпад и был вознагражден удачным касанием.
— Подвиньте стол, — рассеяно велела Октавия, исследовавшая на нем внутренности летучей мыши. Они и впрямь оставили его на другом конце комнаты пару дней назад, а она только сейчас заметила.
— Только ничего не сломайте, — она могла разуметь чашу или руку сына, а может, то и другое разом.
Все уцелело. Ричард рос всю эту зиму. У него появились волосы в непривычных местах. Голос стал ломаться. Но от этого ему лишь больше хотелось совладать с непокорным клинком.
— А ты будешь красавчиком, — поддевал его старик, пытаясь заморочить голову во время тренировки. — Славно, хоть ты знаешь, как махать этой штукой — сможешь отгонять надоедчиков.
Да, славно. Последнее, чего ему хотелось, так это людской докуки. Этой осенью одна дуреха завелась ходить за ним по пятам, таскалась как пришитая, а когда он на нее не повелся — так стала швырять в него всякой всячиной, ну он и взгрел ее немного, совсем чуток, да только мать, прослышав об этом, и ему закатила взбучку — испытать, как оно ему понравится. Она сказала, что это для его же блага, но он-то знал, что она просто сильно обозлилась. И еще сказала, что он никогда, ни за что не должен поднимать руку на женщину или девушку, даже если она очень назойлива. Даже если она ударит его первой. «Потому что, сын, — сказала она, — скоро ты станешь гораздо сильнее. Ты можешь причинить вред, сам того не желая. И это будет несправедливо. А кроме того, не за горами время, когда по твоей вине они могут оказаться в… э-э-э… сложном положении — но об этом мы поговорим в следующем году, ладно?»
«А если ее брат станет за мной гоняться?» — Он еще в детстве натерпелся от деревенской ребятни.
Она повторила те же слова, какими благословила его в ту давнюю пору: «Что ж, попытайся его убить — если сумеешь».
*****
Этой зимой он редко видел Криспина. Снега выпало невиданно много, а сам Криспин корпел над науками. Отец подыскал ему в городе наставника из университетских и засадил обучаться математике, геометрии, правописанию и прочим премудростям. Когда они всё же увиделись, Криспин пожаловался Ричарду, что это точно был самый паршивый год в его жизни. Он не мог взять в толк, зачем ему тратить время на ученье, если у него будут секретари и управляющие, которые станут вместо него всё подсчитывать и записывать — за что заработал затрещину от отца, разъяснившего, что если Криспин не научится всему этому сам, его проведут в два счета, а поместье пойдет прахом. Тут совсем не то, что с фехтованием — такие дела мастера боятся; не ждут же от него, что он сможет сам подковать лошадь, верно? На следующий год он займется логикой, риторикой и танцами.