— Хорошо, я постараюсь. Хотя родственнику Гочи Калмахелидзе следовало бы заняться более чистой работой! — сказала Оленька, в душе, однако, одобрила выбор Вахо: «У этого дармоеда и в самом деле будет уйма свободного времени, и он мне немного поможет!»
В ожидании желанного местечка Вахо Цуладзе превратился в верного слугу мадам Оленьки.
Едва наступает утро, как будущий крупье уже появляется на улице Петра Великого. Хозяйка еще спит, когда Вахо проникает на кухню, садится, закинув ногу на ногу, и, поигрывая бляхой серебряного грузинского пояса, не сводит с Гаянэ глаз.
— Что ты так смотришь на меня, дядюшка Вахо? — спрашивает Гаянэ, засыпая в самовар угли.
— Неужели ты ничего не замечаешь?
— А что я должна заметить?
— Совсем ничего не замечаешь?
— Ну, может, выпил ты немного.
— Ладно, коли так, оставим это. В другой раз скажу, — вздыхает Вахо и выносит самовар на балкон.
Намеки Вахо не вызывали у Гаянэ ничего, кроме смеха. Она принимала все за шутку, только однажды, когда осталась с Вахо одна, почувствовала некоторое беспокойство. Ей вдруг показалось, что у Вахо и голос изменился, и глаза стали какие-то странные. Гаянэ долго не могла подавить непонятную тревогу.
В передней зазвонил звонок. Входная дверь отворилась и впустила струю холодного воздуха, раздались кашель и шарканье ног.
— Кто там?
— Это я, Гоча, можно?
— Бидзина, дорогой, ты как будто в сердце у меня сидел! — Обрадованный Гоча кинулся к гостю, выхватил у него из рук мокрый зонт и повесил на вешалку. — Я только к тебе собирался. Раздевайся, чего стоишь? Ольга, дорогая, накрой нам маленький стол возле камина. Гаянэ, сбегай вниз и скажи кучеру, чтобы ехал к Силии Лашхи. Пусть привезет его сюда, скажет, что мне нездоровится и я хочу его видеть… Давай наконец пальто!
Гость все еще стоял в дверях и не отдавал хлопочущему хозяину своего пальто.
— Я не останусь, Гоча, спешу.
— Что с тобой, не понимаю, зайди хотя бы в комнату. — Он втолкнул гостя в столовую и подмигнул жене, чтобы она не тратила времени даром. — Ты знаешь, почему я люблю дождь? — игриво спросил Гоча.
— Знаю, все знаю, дорогой Гоча, только вот одного понять не могу: кто сунул мне в карман эту бумажку?! На, читай и наслаждайся! — Бидзина достал из кармана пальто сложенный вчетверо желтоватый листок и протянул Гоче.
«Лакеи мировой буржуазии — меньшевики совершили еще одну позорную сделку: продали южно-русскому правительству двести тысяч пудов каменного угля, двадцать тысяч пудов керосина и мазута, три тысячи пудов бензина, две тысячи пудов машинного масла. Как нам достоверно известно, в Тифлис прибыл представитель белогвардейских вооруженных сил; в ближайшие дни начнутся переговоры с министром снабжения, который должен дать разрешение «правительству» Деникина скупать и вывозить из Грузии отборные лесоматериалы на нужды белой армии…
Товарищи! Пора сорвать снабжение белой армии военными материалами. Рабочие-железнодорожники, портовые грузчики Батуми и Поти, саботируйте погрузку вагонов и пароходов…»
Закончив читать прокламацию, Гоча не мог оторвать глаз от последней строчки: «Союз молодых коммунистов Грузии «Спартак».
— Молокососы! Пусть печатают свои бумажонки и сами их читают хоть до второго пришествия! Ради бога, не порть мне настроение. И без того эта погода действует мне на нервы. Неужели ты не голоден?
Гоча вынес ломберный стол из кабинета и поставил его поближе к камину.
— Да, но каким образом листовка оказалась у тебя в кармане?
— За этим я к тебе и явился. Вчера я направился отсюда прямо домой. По дороге никого не встречал, так что подозревать некого! Утром Софико стала чистить мое пальто и обнаружила прокламацию.
— Должно быть, ты ее на улице подобрал и не помнишь. На этих днях всю Эриванскую площадь такими листовками засыпали…
— Нет, Гоча, не такой я был пьяный.
— По-твоему, она сама к тебе в карман залетела? Ты просто забыл. Сейчас проверим: помнишь ли ты, как вчера ухаживал за одной из сестер Церетели?
— Как ты любишь все преувеличивать, Гоча! — смущенно отмахнулся Бидзина Чхеидзе.