— Ты давно у них живешь?
— Больше года.
— Хорошие люди?
— Хорошие, даже очень.
— Чего-нибудь тебе не хватает?
— Чего мне может не хватать? — растерялась Гаянэ.
— Ну, скажем, еды или одежды, тепла, света… Много чего людям в этой жизни не достает.
— У меня все есть.
— Я вижу, у тебя даже калоши есть.
— Да. И калоши.
— Ну? — Дядя Васико вдруг повысил голос и прищурил глаза.
— Что?
— Попрощайся со своими калош-малошами, если не поможешь мне найти этих ребят! Поняла?
— Ты мне только дай на них взглянуть, а я сразу узнаю! — уверенно пообещала Гаянэ.
— Смотри в оба! Твоя судьба сейчас в твоих руках. Если даже хозяин тебя простит, мой начальник, запомни это, ни за что не простит.
— А чего меня прощать? — обиделась Гаянэ. — Откуда я могла знать, что эти нехристи задумали!
— Никто не будет твои грехи на аптекарских весах взвешивать, схватят — и дело с концом! Слушай внимательно: на улице со мной не разговаривай и внимания на меня не обращай, как будто мы не знакомы. Ясно?
— Ясно, — покорно отозвалась Гаянэ.
И вот пятый день ходят они взад-вперед по улицам и площадям. Дядя Васико не думает ни о еде, ни об отдыхе. Посмотришь на него, кажется, пальцем толкни, и упадет. А в него будто дьявол вселился. Как припустит — не догонишь… Словно выпущенная из ружья пуля, в сторону не свернет.
К вечеру ноги больше не подчиняются Гаянэ. Вымокшая под дождем, она, добравшись до дому, валится на кровать и сама не знает — спит или бодрствует. Голова кружится, перед глазами мелькают грязные улицы, съежившиеся от холода прохожие…
Безрадостному мартовскому дождю, кажется, не будет конца. С неба словно иголки сыплются, холодные, острые. Один или два дня еще кое-как можно перетерпеть, но ведь они даже на след рыбаков не напали. Ищи ветра в поле!
Начкепия сегодня сказал Гаянэ: ты не знаешь, что за человек Кедия. Над его головой и муха не пролетит, такой он гордец, а в вашем доме его одурачили, большевистскую листовку в карман положили!
— Что плохого было в той бумажке? — спросила Гаянэ.
— Ничего, кроме брани в адрес нашего правительства. Ты что, большевиков не знаешь!
Знает, как не знать, Гоча Калмахелидзе часто говорил: людоеды-большевики потому и борются с ними, что хотят Грузию России запродать.
— Ой, мамочка! В тот вечер все начальство у нас было, как они только посмели в дом явиться!
— Поэтому я и говорю тебе: если мы не стреножим этих ребят, не видать твоему хозяину министерского портфеля! — сказал Начкепия.
Голодная, закутанная в ветхую шаль, девушка целыми днями бродит по городу, чтобы найти врагов своего доброго хозяина. У Гаянэ сердце в пятки уходит, как представит, что у Гочи могут быть неприятности на службе. Но выше головы не прыгнешь. Когда обессилевшая Гаянэ вечером приходила домой, ее встречали обычные дела и обязанности. Прежде чем лечь спать, она должна все убрать, перемыть посуду, вычистить столовое серебро, до блеска натереть котлы и кастрюли. И еще ей надлежит безропотно слушать ворчание хозяйки: ты-де целыми днями гуляешь, а я тут на части рвусь.
«Чтоб ты так гуляла, как я гуляю», — думает Гаянэ, но что поделаешь: язык, как известно, без костей и слово пошлиной не обложишь.
Несправедливость рождает самую горькую обиду. Гаянэ молча глотает слезы. Только бы хозяину было хорошо. Она много добра от него видела. Много ласковых слов. Подарков. Вот, к примеру, эти калоши.
— Если на чувяки не налезут, надень на шерстяные носки, ноги будут в тепле, — сказал Гоча.
Мадам Оленька чуть с ума не сошла, когда увидела у Гаянэ новенькие блестящие калоши, точно такие, какие недавно купили дочери.
Она бросилась к мужу и разом излила всю накопившуюся желчь.
— Завтра одень ее в шелковое белье и ложись с ней в постель!
— Одумайся, Оленька, что ты говоришь! Совсем стыд потеряла! — возмутился Гоча.
— Стыд ты сам потерял. Не знаешь, как подластиться к этой сопливой девке! Запомни, Гоча… — Здесь мадам Оленька остановилась: поняла, что сболтнула лишнее. Она махнула рукой, быстро оделась и ушла — домашние не должны видеть ее слез.
…Весы судьбы. У каждого человека они свои. Одна чаша этих весов всегда полна нашими лишениями, страхами, болью, и мы, выбиваясь из последних сил, ищем, чем бы наполнить другую чашу, чтобы она перетянула меру наших тревог и бедствий.
Плохо придется человеку, если он не справится со своими весами.