Вдруг какой-то мужчина в короткой чохе силой пробился к дверям и распластался на пороге рядом с женщинами. Он был очень возбужден. Его мутные с безуминкой глаза могли испугать кого угодно, но Шуко только брезгливо отпрянула назад, чтобы не наступить на него.
— Топчи меня, топчи! — закричал он и буйно заколотил кулаками по каменной плите.
Шуко никогда не видела, чтобы мужчина так не по-мужски вел себя, чтобы человек становился таким до смешного жалким, — и юная язычница не удержалась от смеха.
Майя испуганно зашикала на нее.
— Перестань! Тебя разорвут на куски.
Шуко приподняла подол длинного платья и попыталась как-то обойти лежавших на пороге людей, но толпа нажала на нее, и девушку, словно пушинку, внесли в церковь.
А сейчас ей было не до смеха. Все больше кружилась голова, к горлу подкатывала тошнота, но она, пересилив себя, поднялась еще на несколько ступенек и только отсюда увидела своих односельчан. Они стояли тесной кучкой у большой колонны. Все молодые стригали из артели Джао были здесь, только Цоги почему-то отсутствовал. И это очень огорчило девушку.
— Уйдем отсюда. — Шуко потянула подругу за рукав. Она уже не могла слышать мычания дьякона, ей казалось, будто из его широко открытого зева извергается раскаленный смрадный воздух.
— Ты, ей-богу, влюблена. Скажешь, нет? Не поверю. Столько красавцев вокруг, а ты ни на кого не смотришь. Ладно, ладно, пойдем.
Выйти из церкви оказалось еще трудней. Но сильная, крепко сбитая Майя не слишком церемонилась — боком, выставив вперед локоть, она пошла напролом, прокладывая Шуко дорогу. Майя была всего на год старше Шуко, но она в прошлом году уже побывала на Алавердском храмовом празднике и потому взяла на себя все заботы о подруге. Рядом с тонкой и стройной, как веретено, Шуко Майя казалась совсем уже взрослой, самостоятельной женщиной.
Легче всего им было протиснуться через ряды богатых татарок. Одетые в разноцветные атласные шальвары, с поясами из серебряных и золотых монет, они потеснились, насколько это было возможно, уступая дорогу двум молодым красивым горянкам.
Майю не удивляло присутствие в христианской церкви татарок — в Алавердском храме сегодня можно было увидеть рядом с православными грузинами людей самых разных племен и вероисповеданий: магометан, католиков, григорианцев, штундистов, молокан, духоборов, лютеран, и все они мирно молились в этом храме, каждый своему богу.
— Я думала, что умру! Боже, что там делается, — сказала Шуко, когда они, наконец, выбрались из церкви. Она застегнула браслет, пригладила рукой смятое платье.
Шуко была в новой параге, с нагрудниками из зеленого бархата, отороченного золотой тесьмой. На зеленом бархате тускло поблескивало тяжелое ожерелье из старинного серебра и большая «варшавская» бабочка. Поверх параги девушка надела нарядную накидку — катиби, расшитую вдоль и поперек цветными шелковыми нитками.
Только по серебряным украшениям можно было узнать, что Шуко — девушка из зажиточной семьи, в остальном тушинские женщины одеваются одинаково — по всей горной Тушетии одежду шили из домотканой шерсти, на один и тот же образец.
— Тут мы не пройдем, — сказала Майя, — видишь, как сбились у ворот. Иди за мной, я знаю другой ход.
Девушки прошли мимо каких-то старых женщин с изможденными желтыми лицами, они с самого утра на коленях ползали вокруг храма и опоясывали его цветными нитками.
В глухом закоулке церковного двора Майя быстро нашла старую, полуобрушенную потайную лестницу, по которой девушки поднялись на высокую стену. Отсюда, как на ладони, была видна вся эта шумная, пестрая, разлившаяся, как Алазани в половодье, праздничная ярмарка.
— Господи, со всего мира, что ли, съехались! — воскликнула Майя. — В прошлом году дальше той речушки не ставили шалаши, а сейчас, смотри, до самых гор добрались.
— А где здесь лошадей продают? — спросила Шуко.
— Вот видишь, над полем пыль стоит? Это наши тушины скачут… А ты почему спрашиваешь? — вдруг удивилась Майя. — Что ты сегодня какая-то другая?