Арену пробовали было огораживать веревкой, но при первом же напоре зрителей веревка разрывалась. С публики собирали деньги на черкеску для победителя. По кругу ходили молодые люди в красных архалуках, у одних в руках были нагайки, у других гибкие кизиловые палки, время от времени они заставляли толпу отступать, потрясая своим оружием. Деньги на черкеску собраны. Ударили в барабан, на арену выскочили борцы в коротких холщовых безрукавках — тушин среднего роста, с волосатой грудью, с худощавым лицом, да и весь он был худой, как дранка, но такой гибкий, что, когда, присев на корточки, потер руки песком, а затем выпрямился, то показалось, будто это сжалась и выпрямилась пружина. Другой борец — татарин, был такого же роста, только более плотный, и его коричневое тело удивительно блестело. Оказалось, что он намазался курдючным жиром. Это было против правил, и к нему тотчас же подошел молодой человек с полотенцем и начисто вытер его туловище.
Распорядитель поднял руку, и борцы, низко пригнувшись к земле, немного покружились по арене. Вдруг тушин бросился на соперника, и прежде чем мы успели разглядеть, что происходит, знойный полдневный воздух, насквозь пропитанный запахом молодого вина, жареного мяса, маринованного чеснока и конского навоза, огласился диким воплем публики. Повергнутый на землю татарин быстро исчез в шалаше, а победитель, дрожа как в лихорадке от страшного возбуждения, начал плясать лезгинку. Ему хлопали в ладоши, поднесли рог с вином, подарили пояс, украшенный серебром, и кричали: «Молодец! Браво!», а женщины бросали персики и яблоки. Тем временем к схватке готовилась вторая пара борцов.
Буфеты городских ресторанов были полупусты, потому что горожан радушно приглашали крестьяне, приехавшие на праздник со своими припасами и вином.
В центре ярмарки в большой казенной палатке помещался пристав со своей канцелярией. Почти каждые полчаса стражники приводили сюда мелких воришек. Если пристава почему-либо не было в палатке, стражники тут же без промедления избивали для острастки воришек и отпускали на свободу. Никто из стражников не хотел их караулить и терять золотое время — тут на каждом шагу для них были даровая выпивка и закуска.
Впечатлений было много, но одно особенно запомнилось нам.
На поле, где происходили скачки, один тушин встретил своего кровника и тут же решил убить его. На всем скаку он выстрелил в него из ружья, но промахнулся. Вечером тушину сказали, что кровник его сидит в духане и смеется над ним. А тушин на это сказал:
— Я же стрелял в него. Он уже мертв для меня! Л мертвый пусть себе смеется сколько хочет.
Андрей Фиалковский.
1907 г.»
Глава четвертая
Церковная ограда осталась позади. Девушки подошли к неглубокой канаве, наполненной грязной застоявшейся водой. За канавой стояло несколько шалашей, но возле них никого не было видно. Не долго раздумывая, Майя подобрала выше колен длинную узкую юбку, разбежалась и, взвизгнув, перепрыгнула через канаву. Шуко хотела сделать то же самое, но не добежала до канавы. Из шалаша вышел какой-то рыжий парень с заспанным лицом.
— Кого тут режут? — спросил он и уставился на Шуко нагловатыми глазами.
Шуко поспешно опустила платье и смущенно потупилась.
— Прыгай, девушка, прыгай, — сказал рыжий, протягивая ей руку.
— Ты сначала уйди, тогда она прыгнет, — сказала Майя.
— Нет, красавицы мои, куда я от вас уйду.
— Тогда стой, пока в землю не врастешь, — рассердилась Майя.
— А зачем мне стоять? Я лучше сяду, мне спешить некуда, — сказал рыжий и уселся на узкую доску, которая, видимо, заменяла владельцу шалаша скамью. Доску покрывал потертый кусок паласа, под нее были подставлены камни.
— А мы спешим, — сказала Майя, и не успел парень опомниться, как она выдернула из-под него доску. Рыжий хлопнулся на землю, а Майя, заливаясь смехом, мигом перекинула доску через канаву и провела по шаткому мостику свою оробевшую подругу.
— Да, таких не зарежут, — сказал парень, подымаясь с земли и провожая восхищенным взглядом убегающих девушек.
Они остановились, чтобы перевести дыхание. Шуко сняла башмак, вытряхнула из него песок.
— Ох, Майя, разве можно так с парнями шутить. Вдруг он за нами погонится.
— Он рыжий… Они все добрые, — сказала Майя.