– Тише, дитя, – сказала Эталия. – Дай ему вспомнить.
– Да там и вспоминать нечего, – ответил я. – Я помню этого человека и то, как просил его угомониться. Он не послушал меня – пришлось его проучить. Потом он пошел домой, слегка помятый, но живой, а я уехал. На моем месте это мог бы сделать любой городской стражник или приличный торговец. Я собирался покинуть город, потому что мне не удалось сохранить жизнь ювелиру, ради которого я приехал.
Она разочарованно покачала головой.
– Когда это происходило, мимо прошли три городских стражника. Множество торговцев и знатных господ. Никто из них не остановился. Никто, только вы. Неужели вы не можете порадоваться тому, что спасли мою жизнь? Пусть даже и жизнь шлюхи, если вам так угодно?
– Простите меня, сударыня, я не хотел вас обидеть.
– Я и не обижаюсь, так что лучше выслушайте мое третье доказательство.
Она положила руки мне на грудь и наклонилась. В какой-то миг я подумал, что она собирается поцеловать меня, и не знал, как отреагировать, но тут она приникла к моему уху и шепнула:
– Я знаю, как сильно ты меня любишь, знаю, что ты бы дрался за меня, но не здесь и не сейчас. Я заплачу за нас обоих. Не стану царапаться, кусаться и кричать – наоборот, сделаю так, чтобы этот карлик почувствовал себя великаном. Всем известно, что герцог никогда не ложится в постель с одной женщиной дважды. Он оставит нас в покое, уйдет со своими грязными рабами и со своим грязным королем, а мы с тобой вместе состаримся и еще посмеемся, когда эти индюки упокоятся на наших полях.
Я оттолкнул ее.
– Нет!
Эталия продолжала смотреть на меня.
– Мне жаль, мне очень жаль, что вы ее потеряли.
Я грубо схватил ее за плечи.
– Как? Откуда вы знаете? Как вы вообще узнали, что она мне сказала? Отвечайте!
– Потому что я Эталия, сестра Милосердного света, которая поклялась помочь вам. По-другому я не смогла бы убедить вас, Фалькио валь Монд из Пертина. Потому что вы не можете принять милосердия, не ощутив прежде боли.
Эталия отвернулась от меня и пошла к переулку.
– Фалькио, – позвала Алина. – Фалькио, что мы будем делать?
– Мы пойдем с ней, – ответил я и положил руку на лошадиную гриву, чтобы дать понять, что мы уходим. И мы медленно пошли следом за Эталией.
НОЧЬ МИЛОСЕРДИЯ
Трудно описать эту ночь, всё, что сделала Эталия и что она забрала у меня. Женщина спустила с цепи боль, которую я давно и глубоко прятал в душе: по сравнению с ней многодневные пытки показались мне небольшим ожогом. Когда нечаянно прикасаешься к раскаленной печке, боль поначалу острая, но долго не длится. А это…
Когда мы подошли к храму, который, по моим воспоминаниям, не сильно отличался от борделя, меня отвели в комнату Эталии. Алина сказала, что ни за что не расстанется с лошадью, поэтому им отвели место за храмом: там лошадь могла поесть, а девочка – поспать. Эталия пообещала, что здесь нас никто не найдет; у меня совсем не осталось сил, поэтому я ей доверился.
Она велела мне лечь в постель.
– Мне нужно помыться, – предупредил я.
– Я помою тебя, – ответила она и знаком приказала снять плащ. Моя остальная одежда превратилась в рваные лохмотья, пропитанные запекшейся кровью, грязью и нечистотами, и при этом невыносимо смердела. С помощью ножниц Эталия разрезала рубаху.
– Прекратите, – запротестовал я.
Она показала на новую одежду, лежащую на столе аккуратной стопкой.
– Вот одежда для вас, – сказала она. – А тряпки вам больше не пригодятся: связанные с ними воспоминания смердят так же сильно, как и они.
Я засмеялся, но она даже не улыбнулась. Осторожно двигая ножницами, срезала остатки одежды, распарывая ее по швам. Помогла мне освободиться от рубахи и штанов, и даже сапоги с ее помощью свалились с ног.
Она заставила меня, грязного и нагого, лечь в постель, а сама ушла в небольшую комнатку. Вернулась оттуда с чашей и полотенцем. Села рядом со мной. Взяла со стола кувшин с водой.
– Простите меня, – сказала она. – Я знаю, что они применяли мази, усиливающие боль, но обещаю: от этой вам станет легче.
Она начала нежно промывать мои раны, смывая толстый слой запекшейся грязи с груди, лица, ног и прочих частей тела. Процесс был долгим и мучительным, и, как бы нежно она ни старалась прикасаться, кожа горела, как в аду. Некоторые раны сильно загноились, но она промыла их, не сказав ни слова. Поначалу мазь жгла, но постепенно пришло блаженное облегчение. Когда Эталия закончила, я уже не чувствовал боли и вообще почти ничего не ощущал. Мои веки слипались, но она сказала: