В душе раба дремал Екклесиаст.
В обычаях скорее груб, чем нежен,
А духом — олимпийски безмятежен,
Он твердо знал: всему один конец,
И царский не манил его венец.
Вот он лежит в пыли, еще в сознаньи,
И видит при последнем издыханьи
Не жаркий полдень, не следы копыт,
А мир как целое, где жизнь кипит.
Прозревший разум занят не печалью,
А жуткой галактической спиралью,
Котлом времен, в котором все равны,
И нет ни благодати, ни вины.
Он чует, духом взысканный философ,
Что мировых не разрешить вопросов,
Хоть бездну лет на свете проживи.
И про любовь он знает: нет любви.
Виденьем диким смерть его встречает.
В пророческом безумстве различает
Он будущее, видит наши дни:
Париж, его вечерние огни,
Москву без Ленина, Нью-Йорк без башен,
И этот сон его предсмертный страшен,
Но ясен незамысловатый ум
И прост — и безмятежных полон дум.
Одушевляемый кончиной близкой,
Он видит: перед ним Франциск Ассизский
В слезах. Но смерть бедняге не сестра,
А просто дело сделано, пора.
Другие тоже тут, и с той же целью,
Всё — в ужасе перед могильной щелью,
Которая рабу мила. Раним,
Принц Гамлет наклоняется над ним,
Андрей Болконский смотрит с умиленьем,
И с тайной завистью — Паскаль с Монтенем...
Душа не хочет будущего. Нет
Тепла в слепом стечении планет.
Не о любви ли снова мы?.. О власти,
О совести, о дерзости, о страсти...
О том, что жизнь пуста и коротка
И тяжела предвечного рука?
Что был незнаменитый гениален —
И оттого его конец печален?
Что божий мир жесток, несправедлив,
И мы умрем, мечты не утолив?
Забыл. Прости. Я только что с поминок,
Где прах убогий отпустил в суглинок.
18 сентября 2001 — 1 мая 2003
Всё оделось листвой в одночасье
* * *
Всё оделось листвой в одночасье.
Меж забот не заметили мы,
Как земля погружается в счастье,
Как нахлынула зелень из тьмы.
Ласк живое взалкало и красок,
Наступает любовь, как война.
И ребенком, как бедный подпасок,
Мысль в сторонке стоит, невидна.
Может, дудочку срежешь, сиротка?..
Кто задумался, тот сирота.
Оглянись молчаливо и кротко
На прощальные эти места.
Европеец ли ты, левантиец —
Не стыдясь, поклонись естеству,
И услышишь, как бог-олимпиец
Отпускает свою тетиву.
14 мая 2003
* * *
Слегка сиреневой становится тропа
И, окаймленная ковром желто-зеленым,
Бежит, двоясь, троясь и множась, как судьба,
Под этим пристальным просторным небосклоном.
Небесный шелкопряд прохладный шелк прядет,
На западе сошлись фламинго и жар-птица,
И путник на тропе забыл, куда бредет,
На поезд опоздал, раздумал торопиться.
Раздвинулся над ним огромный Пантеон,
Хоромы мраморные, жемчуга чертоги,
И телу своему служить раздумал он,
Бредет, куда пришлось, без мысли, без дороги.
А речка, вьющаяся в кружеве кустов,
И след, оставленный велосипедной шиной,
Свидетельствуют: путь душе твоей готов,
Лишь не сворачивай да совладай с кручиной.
8 августа 1982, Орино; 1 марта 2005
* * *
В десяти шагах от Смольного
Твой автобус повернет,
И от звона колокольного
Недоверок увильнет.
Колокольни совмещаются:
Не четыре их, а две,
И о вечном совещаются
В средиземной синеве.
Солнце яркое, закатное,
Четко контуры чернит.
Это счастье невозвратное
Душу грешную дразнит.
По долготной сетке глобуса
Разбегаются года.
Что увидел из автобуса,
Не увидишь никогда.
14 апреля 1984; 2 марта 2005
* * *
Опыт необратим.
Он — судьбе побратим.
Эта пара без бою
Разочтется с тобою.
Ни концов, ни начал
Сам ты не намечал.
Оглянись на природу,
Поклонись кукловоду.
20 мая 2003
* * *
Еще и не дубы они — два брата,
Два всплеска лиственных, рука в руке
Из праха вставших, — но уже токката
Присутствует в их робком языке.
Одни друг другу тайны поверяют —
О взрослости мечты и торжестве.
Они во всем друг друга повторяют,
Родня, нерасторжимая в родстве.
Но им вдвоем не жить на этом свете.
Не хватит света. Близость — вот беда.
Один здесь будет Бах через столетье.
Убьет другого братская вражда.
4 октября 2003
* * *
Почудилось... Да, почудилось — и прошло.
В слезах проснешься, увидишь: не рассвело.
Ты всё еще тут, и мир всё тот же вокруг,
И всей-то боли, что умер старинный друг.
На улице дождь. Бежит по крышам вода.
Ты больше с ним не встретишься никогда,
Ни ссору не воскресишь, ни душевный пыл.
Он, помнится, шляпу и книжку забрать забыл.
Заносит, заносит душу в такую рань.
Из света и воздуха новая ткется ткань,
На терпком прошлом настояна тишина,
Потеря твоя обыденна, жизнь — скудна.
Прощения не попросишь ты, умер он,
И друг тобою в ответ не будет прощен.
Вовек не вернешь покойнику давний долг.
И всей-то боли, что голос его умолк.
5 января 2004
* * *
Погода портится. Над Оксфорд-стрит
Руно свинцово-синее висит,
И красные автобусы стеной,
Доколь хватает глаз, — и передо мной.
Как ехать тут? Ан вот, глядишь, ползут,
Толпу разноязыкую везут
(убогий человеческий балласт,
Как новый возгласит Екклесиаст).
— Да полноте! Не так уж я убог,
Языческий нашептывает бог. —
Взгляни в окно: веселый Вавилон!
Тот жалок мне, кто в Лондон не влюблен.
Езжай себе с улыбкой на лице.
Прекрасна жизнь. Особенно — в конце.
20 мая 2004
СТАРОМУ ПРИЯТЕЛЮ
Мы с тобой уже в летах.
Вместо лютиков и птах
Мистер Страх мистер Ужас
Показались в воротах.
Наша память несвежа,
Нашу совесть гложет ржа,
Каменным рукопожатьем
Нас проводит госпожа.
6 января 2005
* * *
Мне для выпивки не нужен повод.
Алкоголь слезу перехитрит.
Выхожу один на Финчли-роуд.
Выхожу один на Бэйкер-стрит.
Вещь себе, без мамок и без нянек,
У счастливой бездны на краю,
Вот уж кто заведомый избранник!
Выхожу и флягу достаю.