Вернувшись на шхуну, Голубой Ли огорчился по-настоящему, увидев на столе в своей каюте мертвого попугая. Ни проигранное сражение, ни промах с белыми туанами так его не расстроили. Попугай был не простой птицей, а служил вместилищем для духа — покровителя «Розового лотоса». Теперь дух вылетел из мертвого тела, и шхуна, а следовательно, и ее хозяин остались без надежного заступника. Голубой Ли крикнул одному из уцелевших матросов, чтобы тот прибрал в каюте, а сам пошел на корму, где находился небольшой алтарь, зажег жертвенные свечи и, приняв молитвенную позу, обратился мыслями и сердцем к богине Кали, прося ее не оставлять его своими милостями. Он дал очень нелестную характеристику сбежавшему духу-покровителю. Во-первых, он не помог захватить корабль чужеземцев, хотя знал, какие жертвы обещаны и ему и ей, богине Кали. Сегодня же дух-покровитель до того опростоволосился, что дал отравить свое тело. Лучше всего, если богиня мщения пришлет более расторопного духа, он же, Ли, ее верный слуга и раб, не останется в долгу…
Ночь застала барона фон Гиллера и его незадачливую команду в открытом море вблизи банки, на которой стоял буек с ацетиленовой мигалкой. Мотор останавливался раз десять, несмотря на ругань и угрозы командира. Наутро вблизи острова их догнал голландский сторожевой миноносец и запросил, не нуждается ли катер в помощи. Катер в это время стоял лагом, и его несло к банке. Барон фон Гиллер велел поднять сигнал бедствия и, когда подошла шлюпка, оставил катер. К удивлению барона и команды спасательной шлюпки, матросы с «Хервега» и их унтер-офицер отказались оставить катер. Как раз в это время мотор на катере вновь заработал.
— Мы дойдем до острова, — сказал унтер-офицер. — Вон же пальмы торчат. На какого дьявола мы оставим такую посудину?
— Хорошо, я буду ждать вас на острове, — сказал капитан-цурзее. — Если же у вас опять испортится мотор и мы не увидимся, то надеюсь, вы не уроните чести флота кайзера Вильгельма.
— Чести нам никак не уронить, — сказал длинноносый комендор, — она, эта честь, так низко сейчас лежит, что ее поднимать надо.
Второй матрос мечтательно улыбнулся на миг, представив себе, как они, продав катер, завалятся в кабак где-нибудь в Батавии и уж там-то они «честь поднимут»…
Мотор катера взревел, и суденышко, словно обрадовавшись, что избавилось от неприятного пассажира, бойко пошло к острову.
— Пожалуй, мы пропустим этот остров, — сказал длинноносый комендор.
— Лучше всего пойдем к следующему, — согласился унтер-офицер.
— Выберем островок поспокойней, — сказал матрос с обожженными плечами, — мы заслужили отдых. — Он подмигнул товарищам и вытащил из узла вещей, захваченных в каюте Голубого Ли, недопитую бутылку виски «Белая лошадь». Я прихватил ее на шхуне. Враки, что малаец отравил кэпа. Они поскандалили из-за вчерашнего. У старика было неважное сердце, да еще этот проклятый пират вывел его из терпения, заставил разрядить в себя револьвер. Ну и… Эх, какой приятный цвет! Выпьем за крепкий причал и мою Клару.
— Аминь, — произнес длинноносый комендор.
По обыкновению, судьба барона фон Гиллера складывалась гораздо лучше, чем у всех его соотечественников, с которыми он имел дела в последние полгода. С голландского сторожевика он пересел на английский миноносец, один из тех, что потопили «Хервег». Командир миноносца с радостью принял на свой борт человека, который знал о сражении из уст самого Рюккерта и плавал на непокорном русском клипере. В Гонконге бывшим командиром немецкой подводной лодки заинтересовалось высшее морское начальство, и особенно английская разведка в лице майора Нобля. Майор снабдил его небольшой суммой денег и несколько дней присматривался к нему, расспрашивал о плавании на «Орионе», его экипаже. Майор с удовлетворением отметил, что пленный немецкий офицер не зря провел время среди русских, он не только изучил их психологию, но и добился значительных успехов в изучении русского языка, правда, говорил он по-русски хуже самого майора Нобля, но хорошо понимал речь и подавал большие надежды, как способный ученик. Барон фон Гиллер признался, что на клипере избегал говорить по-русски и вообще выказывать свои знания русского языка, «чтобы иметь преимущество перед своими врагами», как он заявил майору Ноблю, и удостоился понимающей улыбки.