— Надо действовать решительно, не теряя ни минуты.
За бортом послышался шум парового катера, он прошел невдалеке, вода в графине качнулась несколько раз и замерла.
Оба настороженно прислушались. Когда шум винта затих, командир взволнованно продолжал:
— Вы забыли, Николай Павлович, что не только мы с вами на клипере. А матросы? Как они отнесутся к новым тяготам, смертельному риску и, что скрывать, возможно, верной гибели?
— О гибели говорить еще рано. Матросов я беру на себя…
В дверь раздался характерный стук, ленивый, небрежный.
— Герман Иваныч! — обрадовался командир, как будто тот должен был принести неожиданные новости, которые снимут с него непосильный груз.
Радист вошел, как всегда, с печальной саркастической улыбкой и остановился посреди салона, спрятав руки за спину. Без вводных слов он стал передавать содержание телеграммы:
— «Отранто» приказано повысить наблюдение за «Орионом». Категорически запретить общение с берегом. Командир получил нагоняй за то, что дозволил нам отбункироваться. Прибыла следственная комиссия. Только что. На катере. В числе инквизиторов наш барон в новенькой английской форме. В телеграммах его называют экспертом по русским вопросам. Все! — И добавил от себя: — Положение гадкое. Хуже трудно представить.
Командир и его помощник молчали. Несмотря на все, в них еще тлела какая-то смутная надежда, что все обойдется. Комиссия не приедет, вице-адмирал сменит гнев на милость, новые, более важные дела заставят англичан оставить клипер, да и мало ли что могло случиться в это смутное время. Но ничего отрадного не произошло. Петля сжималась все туже. При полном молчании появился лейтенант Бобрин.
— Прошу извинить, я, кажется, помешал, на мой стук никто не ответил. Ваше высокоблагородие, господин капитан второго ранга…
Командир болезненно поморщился:
— Ну что вы, Степан Сергеевич, все «благородите» меня. Был давно приказ перейти на новую форму обращения. Ну что там у вас случилось?
— На мой взгляд, у нас происходят события недопустимого характера.
— Ну, что там еще?
— Сейчас в матросском кубрике происходит сходка. Я слышал сам, как беглый матрос, или, вернее, субъект в матросской форме, призывал захватить шлюпки и бежать на материк к партизанам. Его следует немедленно арестовать и выдать властям!
— Николай Павлович, выясните, что за сходка! Я же приказал — никаких сходок! У вас есть еще, и видно теперь, приятные новости?
Стива погасил улыбку на своем сияющем лице.
— Прибыла следственная комиссия, и среди них вице-адмирал. Последнее обстоятельство дает право надеяться, что с нас снимут многие обвинения. — Стива не выдержал и опять улыбнулся. На нем безукоризненно сидела новая форма, сияли золотом новенькие погоны, перчатки мисс Элен сидели как литые. И сам он был как бы совсем другой, новый, ликующий, уверенный, что все эти люди, еще так недавно стоявшие над ним или считавшие себя равными ему, как, например, кондуктор Лебедь, сейчас опускаются все ниже и скоро будут повергнуты в прах не без его участия. Теория случая торжествовала. Он как бы снисходительно вскинул руку к околышу фуражки, тоже новенькой, с козырьком чуть иной формы, чем положено, повернулся кругом, и чувствовалось, что все это он делает исключительно но своему собственному желанию, а не потому, что так положено но уставу.
Все трое молча проводили его взглядом.
Воин Андреевич сказал:
— Нельзя допустить, чтобы команда предпринимала что-либо раньше времени. Пожалуйста, Николай Павлович, Герман Иванович, идите к ним. — Командир позвал вестового и, когда Феклин появился в дверях, приказал немедленно вызвать к нему артиллерийского офицера и старшего механика.
В матросском кубрике у трапа все это время стоял отец Исидор, потупясь и вникая в каждое слово, наблюдая за своей паствой, явно готовой к бунту. И хотя его пастырский долг обязывал тушить искры неповиновения, не давая им разгореться пламенем, призвать к смирению, в а ста вить положиться на волю божию, без которой, как известно, «не упадет и волос с головы человека», иеромонах молчал, так как его мятущаяся душа была с этими людьми, ищущими правды и готовыми за нее умереть.
Когда товарищ Илья умолк, отец Исидор сказал рокочущим басом:
— Много морей мы прошли, много перенесли бурь и прочих испытаний силы нашего духа, и все это время шел спор и внутри каждого из пас и между собой, на чью сторону стать в смуте великой, что идет на многострадальной Руси нашей. И я думал и вникал, вот сейчас решил, товарищи матросы, снять свой сап и идти с вами до последнего своего часа, так как вижу, что справедливость на вашей стороне. — И отец Исидор сбросил рясу, под которой оказалась полная матросская форма.