— Ну, что веселого нашел, дурень? — осерчал Зуйков. — Что они тебе, леденцы везут?
— Надо мне! Только им нас теперь не догнать.
— С двадцатиузловым ходом?
— Хоть с тридцати. Они только сейчас вышли. Герман Иванович всю ночь наушники не снимал. «Отранто» молчал. Что-то у него с радиостанцией стряслось.
— Стрясется, если все судно разнесли, — сказал Брюшков, — за это по головке не погладят.
— Так мы им и дались, чтобы гладили! Дядя Герман говорит, что японцы своим передали о нас, а пока те раскачались, мы вон где уже! Скоро в бухте будем!
Матросы и юнга поглядели на желанный берег, ярко освещенный поднявшимся из моря солнцем.
Неожиданно засвистели боцманские дудки, и разнеслась команда:
— Мыться, бриться, к построению… форма три!
Как в праздники и перед увольнением на берег, команда выстроилась на шканцах. Офицеры, также в парадной форме, стоят на мостике. Матросы не спускают с них глаз. Уже пронесся неведомо кем пущенный слух, «что все образовалось: получен приказ идти в Петроград». И как будто действительно «все образовалось» — командир, как обычно улыбаясь, что-то говорит своему помощнику, разве только лицо его чуть побледнело, да всем понятно, что им пережито за последние часы.
Отданы положенные рапорта. Командир, как всегда, смотрит на свои золотые часы, подходит к поручням и обращается к матросам так, как никогда еще никто не обращался к ним:
— Товарищи! Дорогие соратники! Поздравляю вас с первой победой над врагами нашей родины!
Прошло несколько томительных секунд, прежде чем строй несколько вразнобой отозвался троекратным «ура».
— Флаг поднять! — как-то особенно торжественно прозвучал голос командира, и вздох удивления прошел по строю: на ветру развернулся и затрепетал пропитанный солнечным светом красный флаг.