— Что такое душа? — спросил Лешка.
— Душа-то? — Зуйков почесал переносицу, глядя на четкую линию горизонта. Лешка задал ему нелегкий вопрос. Сам Зуйков никогда не задумывался над этим, считая, что душа — нечто неотъемлемое от человека, запрятанное где-то внутри. Но сейчас требовался прямой ответ, и Зуйков, наморщив лоб, повторил: — Душа-то? Это, брат, каждому ясно, что такое. Ну, какой ты человек, если из тебя душу вынуть? Пенек пеньком будешь. Душа, брат, дадена каждому человеку, чтобы, значит, он от скотины отличался. Хотя я думаю, что и у другой скотины тоже душа есть. Вот у нас с братом был мерин, бывало, скажешь: «Плохи наши дела, Макарка», а он так разумно посмотрит, заржет, дескать, какие уж там дела: овса и след простыл, сено до последней жменьки съедено, одна солома, да и та с крыши, трухля трухлей… Вот тебе и душа, брат. — Решив, что им дан исчерпывающий ответ, Зуйков посмотрел на ладонь правой руки и сказал: — Поджила совсем, скажу Петровичу, чтобы ставил на марс, а то захирел я впередсмотрящим, да попрошу, чтобы и тебя отдал мне в ученики. Ведь там, на мачте, хоть и жуть берет в шторм, а человеком себя чувствуешь. Она, стихия, рвет, мечет, мачты валит, а ты ей наперекор паруса ставишь али вяжешь. Сейчас, Алексей, самое время уходить из этого гиблого места. Где два судна смерть нашли, там и третьему не миновать. Но да ты не бойся. Наш Мамочка не прозевает.
«Орион» снимался с дрейфа. Матросы разбежались по реям ставить убранные паруса. Зуйков, стосковавшись по настоящему делу, поднялся на фор-брам-рей и побежал на нок — конец реи. Лешка с восторгом наблюдал за его акробатической работой.
— С марсов и салингов долой!
Зуйков вернулся на марсовую площадку к Лешке. Он тяжело дышал.
— Совсем обленился на нашей работенке. Уф! Сердце зашлось. При такой-то погоде! Вот что значит ваньку валять. Да ничего, оно так всегда, когда лодыря гоняешь или малость перепьешь на берегу. — Зуйков обвел привычным взглядом горизонт, посмотрел вниз. Под ногами катилась зыбь, палуба ушла в сторону, на ней матросы казались коротышками. Ветер в снастях завел нескончаемую, многоголосую песню. Зуйков кивнул своему напарнику: — Сейчас «Ориоша» наберет ветру, разгонится для поворота. Во, пошел бодрей! Руль лево на борт! Гика-шкот тянуть!.. — Зуйков был очень доволен, когда его команду повторял вахтенный офицер, а за ним и боцманы. Клипер совершил поворот, лег на другой галс и пошел на юго-запад, пересекая Атлантический океан, спеша уйти подальше от наезженных морских дорог.
Зуйков, поудобней устроившись но крохотной площадке, впал в благодушно-мечтательный тон:
— Смотри, Алексей, и запоминай, как мы с тобой тут сидим, примостившись, и сам черт нам не брат. Вот за это и люба мне морская служба. Ну что я видал в своей деревне? Мало чего, хотя край у нас хороший. Только тесный. Будто вся земля в кулаке сжата. И никогда, даже во сне, не видал такого простору, и нету ему ни конца ни краю, если правда, что земля круглая, как коленка.
— Как шар, — поправил Лешка.
— Ну, что шар — я не верю, а так, вроде круга.
— Станьте на шар, и тоже круг будет под вами.
— Чудно! Шар и висит ни на чем. Прямо ума не хватает, чтобы поверить.
— Смотри-ка, дядя Спиридон, там по носу тоже шар.
Зуйков ахнул и завопил:
— Мина прямо по носу, лево руля!
Сыграли боевую тревогу. Все вахты стали по своим местам. «Орион» снова лег в дрейф. Из каюты вышел мрачный артиллерийский офицер. К его приходу с длинноствольной пушки сияли брезентовый чехол, подняли снаряды из погреба. Со второго выстрела с грохотом и пламенем взлетел столб воды и долго оседал на взбаламученное море.